Синдром афганца что это

Большие проблемы «малой» войны: «афганский синдром»

Большие проблемы «малой» войны: «афганский синдром»

Бесславное ведение обеих войн имело немалое влияние не только на международную обстановку, обострив в свое время взаимоотношения между основными военно-политическими блоками и социальными системами, но и существенным образом сказалось на внутренней ситуации в США и в СССР. В первом случае было порождено мощное антивоенное движение, произошло радикальное, хотя и временное изменение менталитета американской нации, которое, собственно, и можно назвать «вьетнамским синдромом» — в широком смысле этого понятия. Ведя войну в течение многих лет, неся огромные людские и материальные потери, США так и не смогли реализовать поставленные перед собой во Вьетнаме цели. Итогом стало осознание нацией, в которой во многом доминировали шовинистические и великодержавные настроения, того факта, что далеко не все в мире решается тугим кошельком и военной силой. Во многом под влиянием поражения во Вьетнаме Соединенные Штаты оказались более сговорчивыми и во взаимоотношениях с основным идеологическим и военно-политическим оппонентом — СССР, пойдя на разрядку международной напряженности, тем более что в 1970-е гг. Советским Союзом был достигнут военно-стратегический паритет. «Вьетнамский синдром», во многом потрясший основы американского общества, привел к определенной корректировке внешнеполитического курса США, ценностных ориентаций «средних американцев» и даже внутренней социальной политики. Отреагировав на настроения в обществе, американская государственная машина в целом сумела справиться с этим кризисом, прагматично учтя ошибки и осуществив ряд преобразований, в том числе реформы в армии. Таким образом, общественно-политическая система США смогла выдержать серьезные потрясения, связанные с «грязной» войной во Вьетнаме и позорным в ней поражением.

Иной оказалась ситуация в СССР в связи с Афганской войной. Сегодня существуют разные точки зрения о целесообразности или нецелесообразности принятого в декабре 1979 г. решения с позиций собственно национально-государственных интересов СССР. С одной стороны, ввод советских войск в Афганистан, помимо официальных идеологических мотивов, обосновывался необходимостью защиты южных границ СССР, недопущения американского проникновения в соседнюю страну, для чего имелись некоторые обоснованные опасения. С другой стороны, результатом явилась не только нерешенность военными методами в течение почти десятилетия и идеологических, и геополитических целей, поставленных в 1979 г., но и резкое ухудшение международных позиций СССР, перенапряжение и без того стагнировавшей советской экономики, а в конечном счете крушение всей советской системы, в котором Афганская война сыграла далеко не последнюю роль. С распадом СССР геополитический аспект последствий Афганской войны не только не был нейтрализован, но получил весьма мощное негативное продолжение, приобрел особую остроту в южных регионах бывшего Союза. Если в 1979 г. речь хотя бы гипотетически шла об угрозе превращения дружественного нейтрального государства в плацдарм враждебного политического влияния, то сегодня речь идет о распространении утверждающейся в Афганистане воинствующей фундаменталистской идеологии не только на республики Средней Азии и Закавказья, но и на ряд собственно российских территорий с большой долей исламского населения.

Последствия Афганской войны для внутренней жизни в СССР также оказались в чем-то схожи с последствиями Вьетнамской войны для США, хотя и проявились в иных формах, в качественно иных условиях. Вместе с тем, были и принципиальные различия. Главное из них заключалось в разном уровне информированности населения: если американцы на всех этапах Вьетнамской войны получали достаточно полную информацию о ее ходе, в том числе и о бесчеловечных средствах ее ведения, массовой гибели мирного населения и собственных немалых потерях американской армии, то советским людям вплоть до 1984 г. информация о событиях в Афганистане преподносилась бодрыми сообщениями, суть которых отражена в ироничной песне Виктора Верстакова: «А мы все пляшем гопака и чиним трактор местный»[238]. Вплоть до 1987 г. цинковые гробы с телами погибших хоронили в полутайне, а на памятниках запрещалось указывать, что солдат погиб в Афганистане. Лишь постепенно общество стало получать хоть какую-то реальную информацию, — круг ее расширялся. Но еще несколько лет — до 1989 г. — доминировала героизация образа воинов-интернационалистов и уже явно несостоятельная попытка представить саму войну в позитивном свете. Однако уже тогда намечается поворот в общественном сознании: взгляд на эту войну переходит в общее критическое русло перестроечной публицистики. На несколько лет растянулось осознание горбачевским руководством того факта, что введение войск в Афганистан было «политической ошибкой», и лишь в мае 1988 — феврале 1989 гг. был осуществлен их полный вывод. Существенное влияние на отношение к войне оказало эмоциональное выступление академика А. Д. Сахарова на Первом съезде народных депутатов СССР о том, что будто бы в Афганистане советские летчики расстреливали своих солдат, попавших в окружение, чтобы они не могли сдаться в плен, вызвавшее сначала бурную реакцию зала, а затем резкое неприятие не только самих «афганцев», но и значительной части общества[239]. Однако именно с этого времени — и особенно после Второго съезда народных депутатов, когда было принято Постановление о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан[240], — произошло изменение акцентов в средствах массовой информации в освещении Афганской войны: от героизации они перешли не только к реалистическому анализу, но и к явным перехлестам, когда негативное отношение к самой войне стало переноситься и на ее участников.

Глобальные общественные проблемы, вызванные ходом «перестройки», особенно распад СССР, экономический кризис, смена социальной системы, кровавые междоусобицы на окраинах бывшего Союза привели к угасанию интереса к уже закончившейся Афганской войне, а сами воины-«афганцы», вернувшиеся с нее, оказались вроде бы лишними, ненужными не только властям, но и обществу в целом, у которого появилось слишком много других насущных дел. Проблемы же такой немалой его части, как участники войны в Афганистане и семьи погибших, решались только на бумаге. Ведь если общество хочет поскорее забыть об Афганской войне, откреститься от нее, одновременно опасаясь тех, кто является живым и болезненным ее напоминанием, — в чем собственно и заключается смысл «афганского синдрома» в широком его понимании, — то это значит, что и самих участников непопулярной войны оно всячески отторгает, — будь то открытая враждебность, равнодушие или просто непонимание.

Не случайно восприятие Афганской войны самими ее участниками и теми, кто там не был, оказалось почти противоположным. Так, по данным социологического опроса, проведенного в декабре 1989 г., на который откликнулись около 15 тыс. человек, причем половина из них прошла Афганистан, участие наших военнослужащих в афганских событиях оценили как «интернациональный долг» 35 % опрошенных «афганцев» и лишь 10 % невоевавших респондентов. В то же время как «дискредитацию понятия „интернациональный долг“» их оценили 19 % «афганцев» и 30 % остальных опрошенных. Еще более показательны крайние оценки этих событий: как «наш позор» их определили лишь 17 % «афганцев» и 46 % других респондентов, и также 17 % «афганцев» заявили: «Горжусь этим!», тогда как из прочих аналогичную оценку дали только 6 %. И что особенно знаменательно, оценка участия наших войск в Афганской войне как «тяжелого, но вынужденного шага» была представлена одинаковым процентом как участников этих событий, так и остальных опрошенных — 19 %[241].

«Кто-то нас объявит жертвами ошибки,

Кто-то памятник при жизни возведет,

Кто-то в спину нам пролает — „недобитки“,

А кто-то руку понимающе пожмет!»[242] —

с горечью отмечает офицер и поэт Игорь Морозов, четко определив существующие в настоящее время полярные взгляды на Афганскую войну и роль в ней «ограниченного контингента».

Вместе с тем, различные политические силы пытались и пытаются использовать эту, причем весьма социально активную категорию населения, в своих интересах. К ним апеллировали лидеры «перестройки», стараясь представить «афганцев» своими сторонниками, их перетягивали в свой лагерь как либералы и «демократы», так и национал-патриоты разных мастей. Виды на них имели и криминальные структуры. Конфликтующие стороны во всех «горячих точках» вербовали их в ряды боевиков. Однако участники войны в Афганистане, объединенные этим общим для них фактом биографии, в остальном являются весьма неоднородной социальной категорией.

Тем не менее, эта объединяющая их основа позволяет говорить об «афганцах» не только как об особой социальной, но и социально-психологической группе населения. Ведь для самих «афганцев» война была гораздо большим психологическим шоком, чем опосредованное ее восприятие всем обществом. И в понимании социально-психологического состояния «афганцев» особое значение имеет категория «афганского синдрома» в узком его смысле. Это то, что на языке медиков называется посттравматический стрессовый синдром, а на языке самих ветеранов звучит так: «Еще не вышел из штопора войны».

«Афганский синдром» в узком его смысле также является выражением, производным от «вьетнамского синдрома». Последний в США является медицинским термином, объединяющим различные нервные и психические заболевания, жертвами которых стали американские солдаты и офицеры, прошедшие войну во Вьетнаме. По наблюдениям американских ученых, большинство солдат, вернувшихся из Вьетнама, не могли найти свое место в жизни. И причины этого были в основном не материального плана, а именно социально-психологического: то, что общество сознательно или неосознанно отторгало от себя «вьетнамцев», которые вернулись в него «другими», не похожими на всех остальных. Они вели себя независимо в отношениях с вышестоящими и очень требовательно в отношении с подчиненными, в общении с равными не терпели фальши и лицемерия, были чересчур прямолинейны. Таким образом, американские «вьетнамцы» оказались в положении «неудобных людей» для всех, кто их окружал, и вынуждены были «уйти в леса», — то есть замыкались в себе, становились алкоголиками и наркоманами, часто кончали жизнь самоубийством. По официальным данным, во время боевых действий во Вьетнаме погибло около шестидесяти тысяч американцев, а количество самоубийц из числа ветеранов войны еще в 1988 г. перевалило за сто тысяч[243]. Причем «вьетнамский синдром» развивался постепенно, время лишь обостряло его признаки и «трагический пик болезни наступал почему-то на восьмом году».

Каковы же основные признаки этой болезни? (А то, что это болезнь, уже не вызывает сомнения.) Это прежде всего неустойчивость психики, при которой даже самые незначительные потери, трудности толкают человека на самоубийство; особые виды агрессии; боязнь нападения сзади; вина за то, что остался жив; идентификация себя с убитыми. У большинства больных — резко негативное отношение к социальным институтам, к правительству. Днем и ночью тоска, боль, кошмары… По свидетельству американского психолога Джека Смита, — кстати, сам он тоже прошел войну во Вьетнаме, — «синдром, разрушающий личность „вьетнамца“, совершенно не знаком ветерану Второй мировой войны. Его возбуждают лишь те обстоятельства, которые характерны для войн на чужих территориях, подобных вьетнамской. Например: трудности с опознанием настоящего противника; война в гуще народа; необходимость сражаться в то время, как твоя страна, твои сверстники живут мирной жизнью; отчужденность при возвращении с непонятных фронтов; болезненное развенчание целей войны»[244]. То есть синдром привел к пониманию резкой разницы между справедливой и несправедливой войнами: первые вызывают лишь отсроченные реакции, связанные с длительным нервным и физическим напряжением, вторые помимо этого обостряют комплекс вины.

Директор Всеамериканской администрации ветеранов бывший психиатр армии во Вьетнаме Артур Бланк убежден, что и сегодня одна половина «вьетнамцев» считает эту войну нужным делом, а другая — ужасом. Но и те, и другие остро недовольны. Первые — тем, что проиграли, вторые — что влезли. «Думаю, — замечает доктор Бланк, — в той или иной форме это происходит и среди „афганцев“. Мы поэтому решительно разделяем понятие войны и ветеранов. Мы работаем на миссию выживания. Наши усилия — элемент лечения»[245].

«Афганский синдром» имеет с «вьетнамским» и сходное происхождение, и сходные признаки. Однако начальный толчок к развитию «вьетнамского синдрома» был гораздо сильнее: афганская война в СССР была просто непопулярна, а вьетнамская вызывала в США массовые протесты. «Американское командование даже не рисковало отправлять солдат домой крупными партиями, а старалось делать это незаметно, поскольку „вьетнамцев“, в отличие от „афганцев“, не встречали на границе с цветами»[247]. Но и «встреченные цветами» очень скоро натыкались на шипы. Их характер, взгляды, ценностные ориентации формировались в экстремальных условиях, они пережили то, с чем не сталкивалось большинство окружающих, и вернулись намного взрослее своих невоевавших сверстников. Они стали «другими» — чужими, непонятными, неудобными для общества, которое отгородилось от них циничной бюрократической фразой: «Я вас туда не посылал!». И тогда они тоже стали замыкаться в себе, «уходить в леса» или искать друг друга, сплачиваться в группы, создавать свой собственный мир.

«Дома меня встретили настороженные взгляды, пустые вопросы, сочувствующие лица, — вспоминает „афганец“ Владимир Бугров. — Короче, рухнул в пустоту, словно с разбега в незапертую дверь. Солдатская форма „афганка“ легла в дальний угол шкафа вместе с медалями. Вот только воспоминания не хотели отправляться туда же. Я стал просыпаться от звенящей тишины — не хватало привычной стрельбы по ночам. Так началось мое возвращение на войну. На этой войне не было бомбежек и засад, убитых и раненых — она шла внутри меня. Каждую минуту я сравнивал „здесь“ и „там“. Раздражало равнодушие окружавших меня „здесь“ и вспоминалась последняя сигарета, которую пустили по кругу на восьмерых „там“. Я стал замкнут, не говорил об Афгане в кругу старых знакомых, постепенно от них отдаляясь. Наверное, это и есть „адреналиновая тоска“. И тогда я начал пить. В одиночку. Под хорошую закуску, чтобы утром не страдать от похмелья. Но каждый день.

И вот однажды я споткнулся о взгляд человека. Он просто стоял и курил. В кулак. Днем. Шагнул мне навстречу:

— Шинданд, — ответил я.

Мы стояли и вспоминали годы, проведенные на войне. Я больше не был одинок.

На „гражданке“ нас воспринимали по-разному: и как героев, и как подлецов по локоть в крови. Общения катастрофически не хватало, а встречаться хотелось со своими, кто понимал все без лишних слов»[248].

Сначала еще была надежда «привыкнуть», вписаться в обычную жизнь, хотя никто так остро не чувствовал свою «необычность», неприспособленность к ней, как сами «афганцы»:

Источник

«Это то же самое, что утилизировать атомную станцию». Можно ли вылечить «афганский синдром»

Многие воины-интернационалисты, вернувшиеся после афганской войны, так и не смогли адаптироваться к мирной жизни. Если восстановиться физически еще удается, то более сложный вопрос – психическая реабилитация – остается открытым.

Об «афганском синдроме» и о том, какая реабилитация нужна тем, кто вернулся после войны, Настоящему Времени рассказал Михаил Решетников, доктор психологических наук, ректор Восточно-Европейского института психоанализа. Сам он также служил в Афганистане.

Михаил Решетников о том, откуда берется «афганский синдром» и можно ли его вылечить

No media source currently available

«С годами синдром только усиливается»

— На войне я оказался, как и многие в то время, как убежденный коммунист, считающий, что раз страна ведет войну, я должен быть в действующей армии. Сам написал рапорт. В то время я был уже врачом-исследователем, поэтому там я занимался преимущественно боевыми неврозами, боевыми психопатологиями. Они есть на каждой войне.

И вот тогда впервые в науке появилось понятие «посттравматический стрессовый синдром», который чаще всего развивается у бывших комбатантов – участников боевых действий. Специфика синдрома состоит в том, что с годами он только усиливается.

Афганский синдром ничем не отличается от других синдромов, симптоматика все та же. Это, во-первых, высокая эмоциональность, раздражительность, склонность к агрессивности, страх нападения сзади, нарушения сна, вспыльчивость, мстительность и так далее. Но самое главное, что постепенно происходит эмоциональное выгорание и интеллектуальное упрощение.

Не нужно думать, что это касается всех. Сам по себе синдром проявляется у 40% военнослужащих, из них лишь примерно у 10% это будет иметь вот такой необратимый характер. Остальные постепенно в автономном режиме преодолевают его и адаптируются к мирной жизни.

«Синдром атомной станции»

— Я в свое время ввел понятие «синдром атомной станции». Что подразумевалось: подготовить хорошего солдата-боевика стоит очень дорого. Научить человека перешагнуть через барьер убийства себе подобных – очень сложно. Этот барьер преодолевается только тогда, когда у тебя убили ближайшего друга или ты сам получил ранение. И когда уже не по подсказке командира убедился, что либо ты убьешь, либо тебя убьют, а понял это на своем личном примере. Когда вот такой солдат сформировался – это настоящий военный шедевр. А адаптировать его к мирной жизни – это то же самое, что утилизировать атомную станцию. Построить ее дорого, а утилизировать атомную станцию – еще дороже.

Поэтому реабилитация бывших боевиков – это вообще-то удел богатых стран. Но даже в США сегодня около 100 тысяч боевиков являются бездомными, бродягами, до 30% американских тюрем заполнены участниками боевых действий. У нас таких цифр нет, статистика не публикуется, но я думаю, положение примерно такое же.

Все люди, которые участвовали во всяких боевых действиях в горячих точках, безусловно, будут иметь этот синдром.

Если вы защищаете свой дом, свою семью, своих детей – вероятность развития посттравматического синдрома намного меньше. Но во Вьетнаме американцы никого не защищали, своих детей в Афганистане мы тоже не защищали.

Единственный в России реабилитационный центр для воинов-афганцев остался без господдержки

«Война в Афганистане как бы не велась»

— Когда велась война в Афганистане, ее как бы не было. У нас были психотропные препараты, которые снижают развитие этого синдрома, позволяют спокойно спать, – так называемые боевые психотропные вещества. Но открывать их или использовать было нельзя, потому что война как бы и не велась. По сути мы осуществляли в Афганистане полицейскую операцию умиротворения.

И когда говорят, что вот это была не победоносная война (поверьте мне, это не мое мнение, это мнение генералов, которые там были), – задача победить там вообще не ставилась. Ставилась задача удержать власть тех, кто в то время был при власти, помочь афганскому народу избавиться от вековой вражды, которая там была и есть до сих пор. Но операция оказалась неудачной.

Для психической реабилитации нужны годы, деньги, специалисты

— Реабилитация – это всегда отдельное мероприятие, которое проводится не в тех условиях, где получают психические травмы, и она обычно бывает длительной. Физическая реабилитация – сердце, легкие, почки и так далее – достаточно легко достижима. Но самый сложный вопрос – это реабилитация психическая. Работать надо не дни, не месяцы, а годы, и для этого нужны квалифицированные специалисты.

Существует иллюзия, что в развитых странах с посттравматическим синдромом справляются или очень сильно озабочены. К сожалению, ни в одной стране с этой проблемой пока справиться не удалось. Ни одно государство в мире не готово финансировать эту помощь в достаточном объеме.

Например, немецкая система психологической помощи гарантирует каждому гражданину шесть сеансов психотерапии бесплатно как страховой случай. Этого не хватает, потому что в некоторых случаях требуется не шесть, а 600 сеансов или 1000.

Источник

Синдром афганца что это

»— «Афганский синдром» от группы «Инструкция по выживанию»
(песня известна в основном в исполнении «Гражданской Обороны»)

Источник

Всех ли очевидцев страшного ждет «афганский синдром»?

Говорят, психологическая травма, подобная той, что получили очевидцы случившегося в редакции парижского сатирического журнала Charlie Hebdo, может спровоцировать стрессовое расстройство у любого человека. Корреспондент BBC Future решила разобраться – не очередной ли медицинский миф перед нами?

Однако эффективность этого подхода не подтвердилась. По итогам комплексного анализа подобной практики был сделан вывод о том, что обязательное посещение психотерапевта после получения психологической травмы следует отменить, а некоторые специалисты даже заявляют о том, что «индустрия чрезвычайных ситуаций» выступала за проведение такой терапии без объективных оснований. Судя по имеющимся сведениям, утверждение о том, будто ПТСР развивается у большинства людей, неверно. Более того, в этой сфере существуют и другие заблуждения.

Поразительная стойкость

Да, симптомы ПТСР вполне реальны и очень страшны. Тем, у кого они появляются, важно оказать необходимую помощь. Но для постановки диагноза ПТСД эти симптомы должны сохраняться в течение как минимум одного месяца после события и оказывать отрицательное влияние на работу или личную жизнь пострадавшего либо мешать ему заниматься любимым делом.

Симтомы ПТСР проявляются далеко не у всех, даже переживших страшную трагедию

Нападения на мирное население тоже не вызывают ПТСР у большинства людей. По итогам исследования, в котором приняли участие более 10 тыс. человек, в том числе полицейские и строители, оказывавшие помощь пострадавшим в результате теракта 11 сентября 2001 г., было установлено, что на 75% очевидцев эти события не оказали никакого продолжительного воздействия.

Правда, иногда симптомы могут проявиться позднее. Примерно у 8,5% участников исследования проблемы возникли спустя значительное время. Известны даже случаи, когда военнослужащие, принимавшие участие во Второй мировой войне, возвращались домой вроде бы в нормальном состоянии, работали всю жизнь как ни в чем не бывало, а на пенсии их вдруг снова начинали одолевать тяжелые воспоминания и кошмары.

Опыт Норвегии

Около половины выживших после расстрела молодежи на острове Утёйа в 2011 году столкнулись с устойчивыми психологическими проблемами, в том числе с ПТСР

Мы быстро, просто и понятно объясняем, что случилось, почему это важно и что будет дальше.

Конец истории Подкаст

Трагедия произошла во время летних каникул, и большинство ребят осенью должны были перейти в новые школы, что осложняло положение. Но в стране уже был разработан план действий в подобных обстоятельствах, вызванных стихийным бедствием или преступлением, и очевидцам событий была оказана поддержка. Сотрудников каждой школы, где учились пострадавшие от психологической травмы, проинструктировали о порядке действий, для ребят были ослаблены строгие требования к посещаемости. Им также была предложена возможность самостоятельно выбрать, когда и как рассказать о случившемся своим новым одноклассникам.

Некоторые подростки, желая избежать вопросов, решили выступить перед всем классом и поделиться своими переживаниями. Родственникам погибших и спасшимся ребятам была предоставлена возможность снова посетить остров в другое время, поскольку по опыту прошлых чрезвычайных ситуаций было известно, что позже люди начинают воспринимать ситуацию немного иначе.

Подобная помощь оказалась эффективной, и теперь опыт Норвегии перенимают другие страны.

Никто не застрахован?

Еще один миф по поводу ПТСР предполагает, будто симптомы расстройства развиваются только у слабых. На самом же деле причина, по которой даже после самых страшных событий ПТСР проявляется не у всех, до сих пор остается загадкой.

До недавних пор в настольной книге американских психиатров «Руководство по диагностике и статистике психических расстройств» излагались реакции людей на само событие. Считалось, что сильный страх, ощущение беспомощности или ужаса являются предвестниками ПТСР, однако из последнего издания эти признаки пришлось исключить, поскольку было установлено, что они не позволяют определить, у кого разовьется это состояние, а у кого нет.

Но то же касается женщин, молодежи, низкооплачиваемых работников и тех, кто в предыдущие годы сталкивался с другими кризисными ситуациями. Таким образом, развитие ПТСР определяется целым рядом разнообразных факторов.

Источник