С чем сравнивали государство метафоры

Государство-гарант и другие метафоры. Миссии государства. Деятельность, как интегратор.

Есть одна вещь, почему «страховая» модель не вполне хороша. Страховщик при наступлении страхового случая просто делает страховые выплаты и всё. Он не пытается найти виновника страхового случая и взыскать с него компенсацию. Государство же обычно (в меру своих сил) разыскивает и наказывает виновников страхового случая, если таковые имеются.

Предлагаемая мной модель «гаранта» (или «поручителя») в данном случае более адекватна. Кроме того, что гарант (поручитель) несёт «субсидиарную ответственность» перед пострадавшей стороной (обычно кредитором принципала, бенефициаром), т.е. делает выплаты при наступлении «гарантийного случая», гарант ещё вправе предъявить «регрессные требования» к принципалу. Т.е. должник (принципал) становится должен не кредитору (бенефициару), а гаранту (поручителю).

В случае с государством мы можем считать, что все люди и фирмы договорились не причинять друг другу вреда и платят государству как гаранту (поручителю) этого договора. Поскольку гарант обладает территориальной монополией на выдачу гарантий, то цена услуг высока, а качество работы хреновое.

На самом деле, конечно, эти две модели дополняют друг друга и между ними трудно провести чёткую границу. И не удивительно, что, например, банковская гарантия может выдаваться не только банком, но и страховой компанией (ст. 368 ГК РФ).

Я вот чем дальше думаю, тем больше понимаю, что одной какой-то метафоры для государства не получится. Тем более, что все эти метафоры у нас какие-то экономические получаются. Увы, к чисто экономическому институту государство не получится свести, есть еще и право, и политика, и культура. Тем не менее, правильно было бы иметь небольшой набор метафор.

Проблема есть еще и в том, что метафоры должны иметь ценностную нагрузку: показывать ценность государства, его миссию.

Проблема, однако, в том, что все эти построения из LL совершенно неоперациональны. Ибо действовать приходится преимущественно с LR-квадрантом, где системный подход, экономика и прочие скучные материи, и где нет властителей душ. Как же это соединять?!

Насколько я понял, Уилбер (с его «интегральностью») и методологи (с их «зашнуровкой» и «популятивностью») сходятся в одном: симултрек берется только деятельностью, «чистыми рассуждениями» его не ухватишь. Невозможно увидеть то, что принципиально непредставимо. Невозможно сочетать разные онтологии иначе, нежели чем в деятельности.

В общем, в люди нужно идти. Писать поменьше, общаться побольше. Семинар хотя бы сделать.

Источник

МЕТАФОРИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ «ГОСУДАРСТВО – ЭТО ЗДАНИЕ» В ПОЛИТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ Л.Д. ТРОЦКОГО (НА МАТЕРИАЛЕ РАБОТЫ «ИСТОРИЯ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ»)

Метафора «государство/общество – здание, сооружение» не является новой. Эта метафорическая модель использовалась уже А.С. Пушкиным (И на обломках самовластья Напишут наши имена), а также Герценом и Белинским (общественное здание; здание буржуазного общества). На это обращает внимание О.П. Ермакова [Ермакова 2000, с. 47-48]. Метафора здания, строения занимает очень важное место в политическом дискурсе Л.Д. Троцкого.

Особой вехой становления строительной метафоры является развитие философской мысли в ХІХ веке, в частности формирование материалистических идей К. Маркса и Ф. Энгельса. Н. Д. Арутюнова пишет, что «со времен Маркса стало принято представлять себе общество как некоторое здание, строение (Aufbau). Эта метафора позволяет выделять в обществе базис (фундамент), различные структуры (инфраструктуры, надстройки), несущие опоры, блоки, иерархические лестницы» [Арутюнова 1990, с. 14-15]. В марксистском учении утверждается восприятие общественно-экономической формации как здания / строения, в структуре которого выделяется базис как основа строения (то есть фундамент здания), и надстройка как вторичная, дополнительная структура, обусловленная данным базисом. Так и у Л.Д. Троцкого:

Самая благоприятная обстановка для восстания дана, очевидно, тогда, когда соотношение сил максимально передвинулось в нашу пользу. Разумеется, здесь речь идѐт о соотношении сил в области сознания, то есть о политической надстройке, а не о базисе, который можно принять как более или менее неизменный для всей эпохи революции [Троцкий 1990, с. 274].

В работе Л.Д. Троцкого «История русской революции» метафора здания является доминирующей моделью и представлена фреймами «Конструкция здания» и «Строительство, ремонт и разрушение здания».

Нужно отметить, что государство и государственное устройство Л.Д.Троцкий представляет не как дом, что характерно для современного политического дискурса [Чудинов 2003, с.154-156], а именно как здание, и это не случайно. Одним из значений слова «дом» является ‗Своѐ жильѐ, а также семья, люди, живущие вместе, их хозяйство‘ (БАС). А.П. Чудинов пишет о том, что понятийная сфера дом «имеет высокий эмоциональный потенциал: отчий дом, родительский дом, собственный дом, домочадцы, семейный очаг, семейный быт, обустройство дома и даже домашние животные — все эти понятия способны пробуждать добрые чувства» [Чудинов 2003, с.156-157]. А здание – это ‗Строение, сооружение, постройка (обычно больших размеров)‘ (БАС). Эта понятийная сфера – сфера нейтральная с эмоциональной точки зрения, даже скорее эмоционально-холодная. В контекстах Л.Д. Троцкого метафора дом, обозначающая политику государства, его идеологию, не встречается ни разу. Зато частотна метафора здания.

Словом, всѐ здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несѐт в себе ядовитое начало собственного разложения [Троцкий 1990, с. 116-117].

В приведѐнном примере политическая концепция Ленина представлена как здание, а материал, из которого оно сделано – ложь и фальсификация. Мы видим, что Л.Д. Троцкий негативно оценивает деятельность Ленина и заранее предсказывает результат: разложение. Стоит отметить, что слово «разложение» имеет давнюю историю. Получив широкое философское значение и применение, слово разложение стало одним из общепризнанных выражений публицистического языка 1850-1860-х годов. В русском литературном языке второй половины XIX в. новое употребление слов разложение, разложиться укореняется в языке революционно-демократической печати и затем входит в общую норму русского литературно-книжного языка. В самом конце XIX в. и особенно ярко с20-х годов XX в. выступает в слове разложение новый семантический оттенок: дезорганизованность, внутренний распад, упадок. В словаре Ушакова этот оттенок иллюстрируется такими примерами:

«Оппозиционеры рассчитывали внести разложение в ряды большевистской партии после смерти Ленина. В армии врага полное разложение. Дошел до окончательного разложения» [История слов. URL : http://dic.academic.ru/dic.nsf/wordhistory/105/].

Активно разворачивается фрейм «Строительство ремонт и разрушение здания», при этом оказываются задействованы метафоры, обозначающие процессы «строительства», «ремонта», «перестройки» здания, и метафоры, обозначающие лиц, которые эти действия осуществляют. Например:

Сейчас могут быть две политики: идейное и организационное разрушение переживших себя фракционных перегородок, а значит, и разрушение самих основ ленинизма [Троцкий 1990, с.117].

В представленном контексте разворачивается слот «Разрушение здания», который является частотным в дискурсе Л.Д. Троцкого и несѐт в себе следующий смысл: разрушение старого государственного здания (пережившего) и построение на его месте нового. Подобные метафоры призваны показать принципиальное отличие нового курса от курса Ленина. Как отмечают А.Н. Баранов, Ю.Н. Караулов, «при перестройке дома что- то должно остаться от старого, это могут быть только старые стены, при уничтожении всей внутренней начинки и внешнего оформления, а может быть чисто косметический ремонт» [Баранов, Караулов 1991, с.61]. Контекст, приведѐнный выше, явно свидетельствует не о косметическом ремонте.

Активно задействован фрейм «Конструкция здания», в частности – слот «Общая конструкция здания», репрезентированный лексемами «перегородка», «стена». Перегородки, стены в структуре политического здания выступают в роли границы между фракциями или партиями, которые нужно разрушить для построения сильного и могущественного здания. Стены и перегородки выполняют охранительную, защитную функцию, разграничивая своѐ и чужое пространство.

В следующем примере представлено ещѐ одно общее наименование, обозначающее политическое здание – аппарат:

Он [Ленин] ясно сознавал, что наша сила – в том новом государственном аппарате, который строился с низов, из петроградских районов [Троцкий 1990, с. 214].

‗Аппаратом называется совокупность учреждений, обслуживающих какую-либо область государственного управления или хозяйства‘ (МАС). Л.Д. Троцкий показывает, что сильным будет то здание / аппарат, которое стоит на низших слоях общества, на прочном фундаменте.

В следующем примере описан процесс строительства государственного здания:

И это правильная теория: Ленин сейчас не работает – мы должны работать вдвое дружнее, глядеть на опасности вдвое зорче, предохранять от них революцию вдвое настойчивее, использовать возможности строительства вдвое упорнее. И мы это сделаем всѐ – от членов ЦК до беспартийного красноармейца…

Работа у нас, товарищи, очень медлительная, очень частичная, хотя бы в рамках большого плана, методы работы «прозаические»: баланс и калькуляция, продналог и экспорт хлеба – всѐ это мы делаем шаг за шагом, кирпичик к кирпичику… [Троцкий 1990, с. 243-244].

Процесс строительства политического здания описан как кропотливый, сложный, медленный, трудоѐмкий, что подчѐркнуто устойчивым сочетанием «кирпичик к кирпичику».

Достаточно частотна у Л.Д. Троцкого модель, опирающаяся на составляющие фрейма «Конструкция дома». Например:

русская общественность складывалась на более первобытном и скудном экономическом основании[Троцкий 1990, с. 84];

Основание здания – это прочная основа, на которой выстраивается и покоится экономика советского государства.

В следующем примере активизируются термины этаж, нижний этаж, верхний этаж. В политическом дискурсе Л.Д. Троцкого частотна метафора двухэтажного строения государства, в котором противопоставляются верхний и нижний этажи. Таким образом, с помощью указанной метафоры, подчеркивается разделение народа и власти, расслоение народа в государстве:

Приближение германских событий заставило партию встрепенуться. Именно в этот момент с особенной остротой обнаружилось, до какой степени партия живѐт на два этажа: в верхнем – решают, в нижнем – только узнают о решениях [Троцкий 1990, с. 168].

Покоряя экономически отсталую страну, европейский капитал перебрасывал главные отрасли еѐ производства и сообщения через целый ряд промежуточных технических и экономических ступеней, которые ему пришлось пройти у себя на родине. Но чем меньше препятствий он встречал на пути своего экономического господства, тем ничтожнее оказалась его политическая роль [Троцкий 1990, с. 93].

Образ перехода из одного состояния в другое передаѐтся в устойчивой метафоре с компонентом ступени. Восхождение осуществляется по ступеням как конструктивным элементам лестницы, которые соотносятся со стадиями, путями развития государства. Образ ступени как этапа отражен в следующих стертых метафорах: ступени культуры, ступени развития, ступень на пути чего; подняться на более высокую ступень; находиться на какой-либо ступени развития.

В октябре правительство Керенского, утеряв безвозвратно душу солдата, еще цеплялось за командные высоты. В его руках штабы, банки, телефоны составляли лишь фасад власти[Троцкий 1990, с. 384].

Фасад является лицом дома, обращенным к внешнему миру. Как человек воспринимается по внешнему облику, так и дом начинается с фасада. Н.В. Гоголь сравнил фасады домов в городе с книгами, по которым можно многое узнать об эпохе, стране и людях, в них проживающих. В поэме «Мертвые души» через описание облика дома писатель создается образ России. Так, в приведѐнном примере мы видим, что власть Керенского – это только штабы, банки, телефоны, а на самом деле она отсутствует. Возникает негативный смысл обманчивости внешнего облика, за которым скрывается совсем не то, что визуализируется.

Дальнейшее развитие революции могло исходить, очевидно, из новых фактов, а не из старых схем. Через свое представительство массы, наполовину против своей воли, наполовину помимо своего сознания, были втянуты в механику двоевластия. Они должны были отныне пройти через нее, чтобы убедиться на опыте, что она не может дать им ни мира, ни земли. Отшатнуться от режима двоевластия означает отныне для масс порвать с эсерами и меньшевиками. Но совершенно очевидно, что политический поворот рабочих и солдат в сторону большевиков, опрокидывая всю постройку двоевластия, не мог уже более означать ничего иного, как установление диктатуры пролетариата, опирающейся на союз рабочих и крестьян. В случае поражения народных масс на развалинах большевистской партии могла установиться лишь военная диктатура капитала. «Демократическая диктатура» была в обоих случаях исключена. Направляя к ней взоры, большевики поворачивались фактически лицом к призраку прошлого. В таком виде их и застал Ленин, прибывший с непреклонным намерением вывести партию на новую дорогу[Троцкий 1990, с. 321].

Метафоры строительства у Л.Д. Троцкого в приведѐнном примере ассоциативно связываются с позитивными преобразованиями, с надеждами на лучшее будущее. Стоит отметить, что часто контексты, которые иллюстрируют метафору строительства, связываются с началом застройки – расчисткой завалов, закладкой фундамента, основания, а не с постройкой стен. Новое социалистическое общество вступает на развалины прошлого для того, чтобы построить новое будущее, пойти по новой дороге. Как отмечает Н.А. Васецкий в работе «Пророк, который ошибся на полвека»: « Троцкий считaл необходимым рaзрушить все: и дооктябрьский строй, и дооктябрьскую культуру, и дооктябрьскую экономику, и в конечном счете сaму историческую Россию» [Васецкий. URL :http://www.rulit.net/books/istoriya-russkoj-revolyucii-tom-1-fevralskaya- revolyuciya-read-9711-1.html].

4. Ермакова, О.П. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца XXстолетия (1985-1995). – М., 2000.

7. Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. Т. 4. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1956.

8. Толковый словарь русского языка: в 4 т. / Под ред. проф. Д. Ушакова. – М.: ТЕРРА, 1996.

9. Троцкий, Л. Д. К истории русской революции / Троцкий Л. Д. – М.: Политиздат, 1990. – 447 с.

Источник

Метафорический образ Времени. Аллегория «государство — пчелиный улей» и проблема порядка

Аллегория «государство — сад» в хронике «Король Ричард II» может служить поэтическим прологом к последующим драмам о правлении нового короля Генриха IV. Бывший глава восстания против Ричарда II Генрих Болингброк герцог Ланкастерский стал по воле парламента и народа английским королем и сразу же столкнулся со множеством сложнейших государственных проблем.

Метафорические образы чаще всего определяют политику нового короля, которая необходима для укрепления его власти. Генрих IV как бы следует советам садовника из хроники «Ричард II», отдаляя от трона своих недавних друзей, когда они требуют от него покорности, прибегая к казням зачинщиков мятежа, поддерживая народные нужды, ибо с самого начала новый король хочет основать свою власть на поддержке народа.

Если собрать все суждения персонажей о политике и долге правителя, то получится своеобразная энциклопедия политических советов. Многие идеи выражены в форме метафор и аллегорий — как в речах самого Генриха, так и в речах его сторонников. Генрих IV представлен как способный правитель, умный, хитрый, решительный, опытный в государственных делах, озабоченный судьбой Англии. Мятеж против такого короля осужден в драме во множестве сцен.

Речь короля Генриха в начальной сцене первой части хроники говорит о его искреннем желании установить мир и порядок в государстве, измученном внутренними распрями. Он выражает надежды, которым не суждено осуществиться: король провозглашает, что «голодная почва» не будет более «пачкать губы» кровью своих детей, «роющая траншеи война» не будет рыть каналы в ее полях, топтать цветы копытами вражьих скакунов. Он прибегает и к образу, взятому из астрономии: как метеоры в неспокойных небесах, порожденные одной сущностью и одной природой, сталкивались «взоры противников» в яростной «гражданской бойне». Теперь все пойдут одним путем, и «лезвие войны» не будет, подобно мечу в плохих ножнах. Ранить своего владельца. Искусные метафоры в этой речи раскрывают и личные таланты нового короля, и его стремление к миру, и обобщения философского и исторического характера: все люди одной страны должны объединиться для единой цели, внутренние распри — явление противоестественное, нарушение основных законов природы. Дальнейшие конкретные решения показывают, однако, что король прибегает к средству весьма сомнительному, желая отвлечь внимание от внутренних противоречий войнами в других странах. Его внутренняя политика сразу же вызывает недовольство его прежних друзей, потому что новый король предпринимает реформы для облегчения участи народа и отстраняет от власти строптивых феодалов.

Шекспир усиливает темы, актуальные для европейских государств XVI в. и, сдвигая исторические границы, показывает неизбежность победы абсолютизма над феодальной раздробленностью. Косвенно он откликается и на победы Генриха Наваррского во Франции, ибо вряд ли можно сомневаться в том, что Шекспир из рассказов своих друзей, лично знавших будущего Генриха IV, имел представление о личных доблестях и государственных способностях этого правителя. Общая историческая концепция Шекспира в его ранних и поздних хрониках на темы английской истории была прогрессивной для его времени.

В начальных сценах о причинах мятежа против Генриха IV дает представление речь Генри Перси по прозвищу «Хотспер» — «Горячая Шпора». Стремительная, импульсивная, полная метафор речь юного наследника графа Нортемберленда выдает бурный темперамент отважного воина и плохого политика. Когда наиболее опытный предводитель мятежа Вустер пытается говорить о деле, «столь же опасном, как переход через ревущий поток с помощью неустойчивого копья», Хотспер прерывает его и других участников заговора потоком сравнений, передающих его ненависть к Болингброку:

Мне кажется, меня бичами хлещут,
Бьют розгами, иль жжет меня крапива,
Кусают муравьи, лишь речь зайдет
О хитреце проклятом Болингброке.
(1 Г, IV, 1, 3, здесь и далее в стихотворных цитатах перевод Е. Бируковой)

Из этих слов становится ясно, что поступками Хотспера руководят импульсивные побуждения, он не взвешивает своих слов, увлекаемый эмоциями. Он отказывается повиноваться королю, прибегая к сомнительному оправданию: красочно описывает, как в самый разгар битвы к нему явился посланец короля, изысканный и разодетый придворный, чистенький и свежий, как жених, — и вызвал возмущение воина, усталого, бледного, рискующего жизнью. Мнение Хотспера о его недавнем друге Генрихе Болингброке — образец юношеской непосредственности и политической риторики, эмоциональность метафор усиливает впечатление несерьезности и безответственности Хотспера. Он обвиняет «подлого политика» в неблагодарности, называет его «язвой», «чертополохом», сокрушаясь о том, что когда-то помог ему погубить «сладостную прекрасную розу» — короля Ричарда II.

Этот момент, как и многие другие, показывает, что участники событий освещают прошлое иначе, нежели они сами воспринимали его в давние времена. Например, король Генрих IV рассказывает сыну, как он вел себя, когда намеревался захватить власть: он появлялся перед народом редко, подобно яркой комете, а Ричард шатался по улицам вместе с шутами, народ, ежедневно «проглатывая короля взорами», наконец «объелся медом» и стал «отвергать сладости». Ричарда он сравнивает с кукушкой в июне — на ее кукование никто не обращает внимания, народ смотрел на него «затуманенным взором», слушая его речи, спал на его глазах. Такими метафорами Генрих хочет пробудить в сыне чувство ответственности правителя, однако в прошлом, в хронике «Король Ричард II», поведение Болингброка вовсе не было таким, каким оно представлено в его воспоминаниях. Напротив, именно его Ричард II обвинял в стремлении завоевать популярность в народе любезным обращением и хитрыми речами.

Обреченность мятежа показана во многих метафорических и аллегорических образах. Например, во второй части хроники «Король Генрих IV» во главе мятежа становится архиепископ Йоркский, который мстит королю за казнь своего брата. Натуралистические образы в его речи свидетельствуют о крайнем презрении этого деятеля церкви к толпе, однако хитрый политик знает, что полезно сослаться на волю народа. И вот архиепископ предлагает объявить по стране, что коммонеров «тошнит» от их собственного выбора, что их любовь «объелась» Генрихом, если раньше народ жаждал смерти Ричарда, то теперь он кричит: «О земля, верни нам того короля и возьми этого!». Подобно обжоре, который выплюнул съеденную пищу, толпа, этот «дворовый пес», когда-то «изрыгнула» Ричарда, а теперь готова пожирать мертвую блевотину и воет, отыскивая ее: нельзя полагаться на народ. Архиепископ заканчивает свою речь сентенцией: «Прошлое и будущее кажутся лучшими, настоящее — худшим» (I, 3, 87—88, 101—108). Метафоры в этой речи вызывают сомнение в успехе замыслов — ведь позиция народа по отношению к Генриху вовсе не является такой, какой ее желает представить один из вождей мятежа.

Ошибочность его оценки очевидна, потому что речь архиепископа следует за красочным описанием поражения Хотспера в битве при Шрусбери (I, 1, 118—125), которое дано в рассказе Мортона. Динамика поэтических образов передает картину стремительного бегства — солдаты мятежников с такой легкостью помчались с поля битвы, что стрелы не могли лететь быстрее: это были «тени» людей, потому что слово «бунт» разъединило их души и тела, их души «замерзли» от слова «бунт», как рыбы, воины Хотспера сражались нехотя, лениво, как пьют лекарство. В этих метафорах передано изменившееся сознание солдат: если во время войны Алой и Белой роз вассалы подчинялись своим феодалам, то теперь в них побеждает сознание общегосударственного долга и они не хотят воевать против короля Генриха IV, который пользуется поддержкой народа.

Одна из существенных политических аллегорий содержится в рассуждениях незначительного персонажа — лорда Бардольфа во второй части хроники (2 Г, IV, I, 3, 31—62). Аллегория «здание — государство» часто использовалась в политических трактатах. Наиболее распространенное понимание аллегории выражено в очерке Мишеля Монтеня «О привычке и о том, что не подобает менять укоренившиеся законы» (кн. I, гл. 23): «Весьма сомнительно, может ли изменение действующего закона, каков бы он ни был, принести столь очевидную пользу, чтобы перевесить то зло, которое возникает, если его потревожить: ведь государство можно в некоторых отношениях уподобить строению, сложенному из отдельных связанных между собою частей, вследствие чего нельзя хоть немного поколебать даже одну из них без того, чтобы это не отразилось на целом». Шекспир преобразует известную аллегорию оригинально: в монологе речь идет не о разрушении, а о строительстве, хотя в данном контексте упоминается, что возведению нового строения предшествует разрушение старого, но прежде чем разрушать, нужно знать, можно ли построить новое здание. При этом нужно представить в воображении все здание, составить план строения, рассчитать стоимость, и если средств не хватит, не лучше ли начертить план меньшего строения или вовсе отказаться от постройки?

В этой аллегории заключено предостережение: в таком великом деле, как разрушение государства и создание нового, нужно строить на прочном фундаменте, иначе здание будет существовать только в цифрах и чертежах. Заключительная часть аллегории: недостроенное здание («subject»), покинутое строителями, — нагой объект для плачущих облаков и суровой тирании зимы. Она имеет двоякий смысл, так как слово «subject» означает и «объект» и «подданный». Эти метафоры воспринимаются как намек на возможную гибель мятежников, если они не сумеют правильно рассчитать свои силы. Все элементы этой аллегории в точном соответствии с действительностью рисуют, как поступают при постройке нового сооружения. Вместе с тем, благодаря многозначности метафор, иносказательно переданы практические соображения политика, который начинает готовить мятеж или государственный переворот. Дальнейшие суждения главарей мятежа о соотношении сил мятежников и королевских войск еще более поясняют суть аллегории.

Глубокий историзм Шекспира проявился в освещении финала мятежа. Посланец короля лорд Уэстморленд, опытный дипломат, обращается к архиепископу с почтением и упреком: ведь если бы и архиепископ и другие лорды не одевали этот безобразный кровавый бунт в одежды своей чести, бунт явился бы в его подлинном обличье — как мятеж презренной толпы во главе с кровожадными юнцами, охваченными яростью, поддержан-

ный мальчишками и нищими, т. е. в естественном и соответствующем его природе облике.

Вы, чей престол храним гражданским миром,
Чья борода в дни мира поседела,
Чью мудрость н ученость мир вскормил,
Чье облаченье белое — эмблема
И голубиной чистоты и мира, —
Зачем вы переводите себя
С благословенного наречья мира
На грубый яростный язык войны,
В могилы превращая ваши книги,
Чернила — в кровь и перья ваши — в копья,
А вдохновенный голос ваш — в трубу,
Гремящую суровый клич войны?
(2Г, IV, IV, 1)

На этот упрек архиепископ отвечает метафорой, заставляющей усомниться в том, что он убежден в правоте мятежников: он признается, что все они поражены болезнью, от которой умер Ричард II:

Вот краткий вам ответ: мы все больны;
Излишествами и распутной жизнью
Себя мы до горячки довели,
И нужно кровь пустить нам.

Войну он уподобляет диете и слабительному. После этих аллегорических образов следует пояснение: нас не допускают к королю те, кто причиняет нам обиды. Презрение к нам породило «гидру войны». Итак, не права потомков короля Ричарда побуждают лордов к мятежу, а опасность утратить свои привилегии и владенья. По мнению архиепископа, необходимо очистить больные умы тех, кто оттесняет их от власти, закрывает им вены жизни. Бег времени — бурный поток событий — увлек их против воли из спокойной гавани. Метафоры поясняют вынужденный характер мятежа — это средство самозащиты от усиления центральной власти, отчаянная попытка остановить «поток времени». «Беспорядочное время смяло нас и втиснуло-в эту чудовищную форму», — говорит архиепископ.

Когда Уэстморленд передает мятежникам согласие короля Удовлетворить их требования, а принц Джон Ланкастерский обещает им помилование, один из главарей мятежа Хэстингс предлагает заключить мир, который будет «прочным, как скалы». Моубрей пытается возразить: «Нас будут провеивать таким грубым ветром, что наше зерно покажется столь же легким, как мякина, и никто не будет отличать добро от зла». Архиепископ успокаивает его: король знает, что не может «пропороть всю страну», потому что враги переплелись корнями с Друзьями, — выдергивая врага, он потревожит друга.

Архиепископ заверяет принца Джона, что как только король удовлетворит их «справедливые и законные желания», «опасные глаза» гидры будут «зачарованы», она заснет и их «истинная верность, излеченная от этого безумия, покорно склонится к ногам королевской власти». Поразительное обилие метафор, выражающих отрицательные оценки мятежа, содержится в речи того, кто призван своим саном архиепископа осуждать всякое проявление непокорности, а вынужден возглавить мятеж. Метафоры помогают почувствовать парадоксальность его позиции, его лицемерие, внутренние сомнения и неуверенность в успехе их опасного дела. Кроме того, в данном случае, как и во многих других, Шекспир подсказывает зрителям скептическое, даже ироническое отношение к аргументации верховного главы церкви.

Моубрей оказывается более проницательным, предупреждая, что месть короля настигнет всех — и правых и виноватых. Так и происходит, ибо едва солдаты мятежников с готовностью разошлись по домам, как принц Джон Ланкастерский приказывает казнить всех главарей мятежа. «Разве это справедливый и честный поступок?», — возмущенно спрашивает его Моубрей. «А разве ваше сборище можно назвать честным?» — отвечает тот. Важно, однако, что этот подлый, с точки зрения этики, поступок совершает самый непривлекательный персонаж из лагеря короля.

Один из центральных образов исторических драм — образ Времени. Английское слово «time» имеет несколько десятков значений со множеством оттенков. Шекспировские конкордансы Александра Шмидта и Джона Бартлета содержат сотни примеров использования этого слова в различных контекстах, во множестве метафор и олицетворений. Самые разные представления о времени, известные со времен античности и созданные Шекспиром, оживают в речах персонажей. В сонетах, например, Время чаще всего выступает как разрушительная сила, с которой поэт борется. Время разрушает не только замки и памятники, оно грозит смертью духовным ценностям. Однако поэт побеждает время, в поэзии сохранены красота, истина, любовь, бессмертная душа поэта. Вместе с тем время выступает творцом всего нового в жизни, оно «увлекает сильные умы на путь изменения вещей».

В политике ссылки героев на «время» часто воспринимаются как самооправдания: один из лордов оправдывает свой отказ принять участие в мятеже ссылкой на «неподходящее время», другой жалуется на «условия времени», Хотспер надеется, что скоро наступит время для мести, архиепископ оправдывает мятеж ссылкой на «смутное время», лорд Хэстингс, отправляясь собирать войско для мятежа, бросает реплику: «Так приказывает время, мы его подданные».

Король Генрих IV хотел бы прочесть книгу, где показано «изменение времен», чтобы увидеть будущее, перед смертью он опасается, что с воцарением его беспутного сына в Англии наступят «дурные времена». Когда он просыпается и видит, что принц Генрих унес корону, то он встречает сына скорбным наставлением: разве ты так изголодался по моему трону, что жаждешь облечься в мою славу до того, как «созреет твой час» — здесь глагол «голодать» соотнесен с последующим эпитетом «спелый» или «созревший». Он упрекает сына в жестокости: «Ты прячешь тысячу кинжалов в мыслях, наточенных о каменное сердце». Так Шекспир передал мысль историка Холиншеда, который писал, что Генрих IV не доверял сыну и боялся его. Оправдательная речь принца звучит искренне, тем более, что в хронике Шекспира принц слушает упреки отца, обливаясь слезами. В этом Шекспир резко отступил от источников. Известно, что в анонимной пьесе «Славные победы Генриха Пятого» принц выведен лицемером, а умирающий король в последней сцене, как гласит ремарка, «все время плачет». Шекспир усилил значение монолога короля, произнесенного перед принцем, благодаря тому, что ввел в речь короля выразительные метафоры: с воцарением сына в Англию хлынут «обезьяны праздности», а соседние государства очистят тюрьмы от всякого сброда, которому Англия даст приют, ведь Генрих Пятый «срывает намордник, сдерживающий распутство»; «одичавший пес вонзит клыки в невинного», Англия превратится в пустыню, населенную волками. Весь этот поток гипербол и метафор — образец искусной политической риторики, к которой часто прибегает Генрих IV. Монолог многозначен: конкретная цель — пробудить в душе принца раскаяние и чувство долга Однако для Шекспира в данном случае важна и другая Цель — воздействие на зрителей, стремление вызвать опасение и негодование, осуждение такого правителя, каким может оказаться беспутный гуляка.

В метафорических образах время представлено живым существом — оно может быть юным, постепенно «созревает», устает, изнашивается, умирает, возрождается, оно пожирает тех, кто встает на его пути, распутывает запутанные узлы, в чреве времени рождается все, что существует. Время может помогать злу и преступлению, но оно может стать нянькой и воспитателем всего доброго, подавить несправедливость, смыть вину, раскрыть правду, наказать преступника. Время — это старый судья, старый арбитр, прекращающий вражду и распри; «созревшее время» срывает одежды, в которые завернуто зло. Образ «больного времени» возникает во многих хрониках, но герои называют причины болезни в зависимости от их собственных интересов и предлагают лекарства, которые, как им кажется, помогут прежде всего улучшить их отношения с временем. В хрониках все враждующие партии стремятся заставить время служить их интересам.

В этой же хронике предводитель мятежа старый Сольсбери, объединяясь с французами против короля Джона, сожалеет о том, что дети Англии вместе с ее врагами ступают па ее нежную грудь. Однако он во всем винит Время:

Не рад я, что лечить недуг времен
Пришлось жестоким пластырем восстанья.
Но так полны заразой наши дни,
Что для оздоровленья наших прав
Принуждены мы действовать рукой
Неправды черной, злого беззаконья.
(V, 2, 12—13, 20—23, перевод Е.Н. Бируковой)

В данном случае иносказательная оценка мятежа, независимо от намерений говорящего, оказывается резко отрицательной. Благодаря словесным образам подчеркиваются эгоистические причины мятежа лордов, а их ссылки на «больное время» выглядят как банальный прием политической риторики. Вскоре выясняется, что вдохновитель мятежа кардинал Пандольф гораздо лучше понимает время, т. е. политическую обстановку, и предпочитает примирение с английским королем. Мятежники терпят поражение в столкновении с Временем, в то время как Джон, способный понять требование Времени и пойти на компромисс, удерживает власть в опасный для государства момент.

Наиболее существенным для понимания отношений правителя и Времени является суждение Ричарда II, лишенного власти и заключенного в тюрьму в замок Помфрет. Обобщение высказано в одной из трудных для истолкования аллегорий: после широко распространенного сравнения порядка в государстве с гармонией в музыке Ричард переходит к размышлениям о своей судьбе и называет причину своего поражения: он «не расслышал верного такта, чтобы сохранить согласие своего положения и времени» (обычный перевод «а в строе государственном своем нарушенного такта не расслышал» не совсем точно передает смысл). Здесь идет речь именно о разрыве правителя с временем. От метафоры «ритм — музыка — время» Ричард переходит к сравнению самого себя с часами: «Время сделало меня своими часами», «мои мысли — минуты, вздохами они со скрежетом двигают стрелки к глазам, мой палец, показывающий время по циферблату, очищает их от слез, а звуки, отбивающие часы, — это громкие стоны, ударяющие по сердцу, звучащему как колокол, — так вздохи, слезы и стоны — мои минуты, ход и бой часов». Аллегория дополняет его сентенцию: «Я бесплодно расточал время, а теперь время расточает меня».

Можно согласиться с исследователями, которые считают Время центральным образом шекспировских хроник. В поздних хрониках этот образ все чаще связан с политической и социальной обстановкой, с характером правления, с государственной политикой в данный момент действия. Вместе с тем Время воплощает совокупность обстоятельств, соотношений сил в социальных столкновениях, нравственное состояние общества, преобладающие тенденции развития, закономерности этого общественного развития.

Если в политическом аспекте ссылки героя на время служат для оправдания и объяснения исторических событий и поведения персонажей, то в так называемых «фальстафовских» эпизодах упоминания о времени преподнесены в комическом освещении и заключают в себе некоторые этические наблюдения. Например, на шутливые упреки принца Фальстаф отвечает: «Ты знаешь, Хэл, что наш праотец Адам пал в дни невинности, как же бедному Джеку Фальстафу не пасть в наши дни скверны?» Все библейские ассоциации в речах Фальстафа вызывают смех, его метафорические образы чаще всего пародируют библейские сентенции и рвение пуританских проповедников. «Будь я стручком перца, будь я клячей в пивоварне, если я не позабыл, как выглядит внутри церковь», — комически сокрушается Фальстаф. И эти слова звучали со сцены как раз в момент, когда парламент обсуждал закон о штрафах за непосещение церкви.

Две человеческие страсти — корысть и честолюбие — разрушают порядок в государстве. Эти мысли Шекспир высказывает в метафорической форме.

Комическому рассказу Фальстафа об ограблении соответствует вполне серьезная аллегория в речи настоящего грабителя Гедсхилла, который хвастается тем, что его компания — не какие-то жалкие бродяги, вооруженные дубинками, чтобы грабить на шесть пенсов, а люди знатные и «великие». Шекспир вводит дерзкую игру слов: «великие» молятся государству, вернее, не молятся, а грабят его (слово «pray» — «молиться» звучит так же как и «prey» — «грабить»), «катаются на нем верхом», «стаптывают его, как свои сапоги». Последняя метафора нравится трактирщику, который спрашивает, выдержит ли государство плохую дорогу? На это Гедсхил уверенно отвечает, что выдержит, так как правосудие эти сапоги смазывает. Государство — лошадь, на которой ездят грабители, сапоги, выдерживающие плохую погоду благодаря продажному правосудию — эти метафоры намекают на существование более опасного мира, угрожающего государству, чем жалкая компания Фальстафа и его друзей.

В хронике «Король Генрих V» метафоры и аллегории служат главной цели — показать политику, которая способствует Установлению порядка в государстве. В течение длительного времени большинство исследователей воспринимали эту пьесу как программное произведение, в котором Шекспир создал об-Раз «идеального» правителя. В XX в. подобное истолкование поколеблено, однако некоторые авторы впадают в другую крайность и объявляют короля Генриха V «макиавеллистом». Противоречие отчасти объясняется тем обстоятельством, что Шекспир стремился следовать историческим источникам, которые рисуют облик умного, хитрого и жестокого правителя — например, Холиншед сообщает о том, что перед походом во Францию король, опасаясь за свою власть, приказал казнить многих выдающихся людей, в том числе и своих друзей, хотя никаких улик против них не было. В хронике Шекспира причины заговора против Генриха освещены очень туманно: король всего лишь объявляет, что бог помог ему раскрыть измену, которая мешала походу во Францию.

Шекспир написал эту хронику в разгар ирландского восстания, когда граф Эссекс, а с ним и друг Шекспира Саутгемптон, были вынуждены по приказу королевского совета отправиться в Ирландию подавлять мятеж. Эссекс не смог справиться с этой задачей, он уклонялся от сражений, вступил в переговоры с предводителями восстания, а между тем от него требовали решительного подавления мятежа, охватившего всю Ирландию. Этот поход был концом его карьеры, но Шекспир еще не мог знать результатов — в 1599 г., когда он писал пьесу, Эссекс еще был в Ирландии, и Шекспир в прологе выражает надежду, что славный военачальник одержит победу.

«Король Генрих V» — патриотическое произведение, насыщенное политической риторикой, средствами убеждения, которые используются в государственной политике, и трактующее в основном проблему порядка в государстве.

Большое количество аналогий с трактатом Элиота вызывает речь архиепископа Кентерберийского в парламенте (I, 2, 183—213). Комментаторы установили немало и других источников (Вергилий, Сенека, Эразм, Т. Элиот). Однако убедительного объяснения авторского замысла все еще нет. Истолкованию речи архиепископа помогает сравнение с современными Шекспиру парламентскими дебатами, которые касались отношений королевской власти со всеми сословиями в государстве. Когда создавалась пьеса, отношения королевы Елизаветы и парламента были особенно напряженными, и протоколы заседаний свидетельствуют об острых спорах по многим вопросам.

Античные идеи о разделении труда как основе порядка служат почвой для рассуждения архиепископа Кентерберийского о мире и гармонии в государстве пчел. Однако Шекспир предпослал этой аллегории несколько сцен, в которых раскрыты истинные причины, побуждающие архиепископа прибегать к ней. В первой же сцене хроники показано, что в Англии обостряются социальные противоречия, потому что парламент собирается принять закон, по которому у церкви часть ее богатств будет отнята и распределена более справедливо: на содержание рыцарей и сквайров, на поддержку бедных и престарелых, создание богаделен, пополнение королевской казны. Если пройдет этот билль, «чаша будет выпита до дна», — так образно комментирует архиепископ угрозу потери церковных богатств. И он предлагает королю проект войны с Францией, для которой церковь готова дать средства. Длиннейшая историческая реляция архиепископа в обоснование «прав» Генриха на французские владения — не что иное, как искусная риторика, призванная завуалировать подлинные мотивы и тайные цели высших церковников. Глава церкви ради эгоистических целей духовенства предлагает начать несправедливую войну, но эта суть скрыта в образах аллегории.

Служитель бога, обращаясь к примерам истории, призывает короля «развернуть кровавый флаг». Он напоминает о жестокости Черного Принца во Франции и о том, что король Эдуард III улыбался, наблюдая, как его «львенок» «упивается кровью». Призыв архиепископа отстаивать «права» на Францию «кровью, мечом, огнем» напоминает о циничном изречении Генриха V, приведенном у Холиншеда.

Генрих выражает беспокойство относительно позиции Шотландии: она, подобно морскому приливу, накатится на Англию. Уэстморленд поддерживает короля: всегда, когда «английский орел отправлялся за добычей» во Францию, «ласка» Шотландия подкрадывалась и высасывала королевские яйца, мышь в отсутствие кошки играла на свободе и портила зубами больше добра, чем могла съесть. В этих образах высказано сомнение в необходимости похода. Тогда епископ Илийский подхватывает сравнение Уэстморленда для противоположной цели — защиты похода: оставить кошку дома было бы крохоборством ведь есть и замки и ловушки для ловли мелких воришек. Власть, разделенная на части, но сохранившая согласие созвучий, не утрачивает гармонии, свойственной музыке, завершает свою речь епископ. После этих туманных аргументов архиепископ, чтобы окончательно устранить сомнения короля, произносит свой монолог о пчелином улье. Порядок в государстве пчел соответствует, по мнению архиепископа, воле неба и законам природы: небеса определили разделение «функций» в человеческом обществе, а законы природы — подобное же распределение обязанностей у пчел. Шекспир придает всему описанию внутренний динамизм и двойственность. Порядок не означает гармонии: власти «наказывают», купцы ведут торговлю с риском для себя, солдаты, вооруженные жалом, «грабят» и «с веселым маршем» приносят королю награбленную добычу. «Поющие каменщики» строят «золотые своды», горожане готовят мед, а «бедные работники — носильщики — складывают свои тяжелые ноши» у ворот королевского дворца; «судья с печальными глазами и мрачным жужжанием передает бледным палачам ленивого зевающего трутня». Вся эта живописная картина завершается образами («стрелы из разных мест стремятся к одной цели», «несколько потоков вливаются в озеро», «несколько линий соединяются в центре») и заканчивается выводом: «Поэтому, государь, во Францию!». Вывод архиепископа логически не вытекает из предшествующих образов и сравнений, однако Генрих делает вид, что, наконец, он решился на войну. Шекспир ясно дает понять, что аллегория служит политическим целям.

Ирония Шекспира проявляется не только по отношению к аргументации архиепископа, но и в освещении речей короля, адресованных французскому послу. Двусмысленная метафора в речи Генриха «наши страсти так же покорны нам, как несчастные, закованные в цепи в наших тюрьмах», — не более, чем риторический прием, как и последующее негодование Генриха, получившего в подарок из Франции теннисные мячи: Генрих делает вид, что именно насмешка французского короля навлекает месть на жителей Франции, хотя решение о начале войны уже принято. Сравнение в данном случае только усиливает характеристику лицемерия английского короля. Во множестве метафор воплощен жестокий и страшный облик этого военного похода, хотя общая направленность драмы должна была вызвать у зрителей чувство патриотической гордости победами англичан в прошлом. Образная речь персонажей способствует тому, что создается впечатление завуалированной критической оценки похода. Возможно, она связана с отрицательным отношением Шекспира к покорению Ирландии огнем и мечом. Комментаторы установили, что некоторые детали в описании бедственного положения английских солдат соответствуют донесениям Эссекса о положении его армии в Ирландии.

Например, метафора в речи английского посла косвенным образом выражает истинную авторскую оценку завоевательных войн Генриха V во Франции. Предъявляя «права» на часть французских земель, посол Генриха говорит, обращаясь к французскому королю: «Это не надуманное и несправедливое притязание, выловленное из червивых дыр давно исчезнувших дней, или выкопанное из пыли древнего забвения», а в доказательство он передает французскому королю древнюю родословную Генриха, из которой следует, что Франция является «законным» владением английской короны. Если отнять отрицание «не», то слова посла как нельзя более точно выражают подлинную сущность притязаний Англии как «надуманных и несправедливых».

Английский посол обвиняет французского короля в том, что он обрекает на гибель своих подданных, что «голодная война раскроет огромную пасть». Речь короля Генриха V накануне сражения насыщена метафорами, которые призваны возбудить ярость в солдатах: они должны брать пример с разъяренных тигров, пусть их штурм напоминает шторм в океане, когда огромная скала исчезает в морской пучине, пусть они, как гончие, приготовятся к охоте. Во всех этих призывах нет даже видимости борьбы за правое дело. Угрозы Генриха, адресованные губернатору Харфлера, рисуют страшную картину жестокости и насилия, когда «совесть превратится в обширный ад», когда ослепленные яростью солдаты окровавленными грязными руками схватят за волосы французских дочерей, размозжат убеленные сединой головы старцев о стены, а младенцев насадят на пики. В этих угрозах представлен отвратительный и жестокий облик войны, а косвенно восстановлен подлинный характер исторического Генриха V.

В прологе к четвертому акту хор предлагает зрителям вообразить английский лагерь накануне сражения при Агинкуре, одного из самых знаменитых в истории Англии. Метафорические образы создают тревожную атмосферу: «мрачное чрево ночи» заполняет «ползущий шум» — оба лагеря готовятся к битве. Наконец, наступает «сонное» утро, французские солдаты прогоняют «хромую медлительную ночь», похожую на отвратительную безобразную ведьму. Между тем «бедные обреченные англичане», печальные, изможденные, в потрепанных одеждах, похожи при лунном свете на жутких призраков. Все это описание завершается сообщением о том, как Генрих ободряет солдат, бледных и тоскующих. Никакого героического воспаления нет, есть весьма грустная картина, во многом напоминающая настроение армии Эссекса в Ирландии.

О походе Эссекса напоминает пролог к пятому акту — хор описывая победу Генриха и ликование лондонцев, выражает надежду, что «военачальника, вернувшегося из Ирландии, приносящего мир на конце меча», будут восторженно приветствовать в Лондоне. Заключению мира предшествует обращение герцога Бургундского к двум великим королям прекратить вражду. В этом обращении дается картина разорения и опустошения Франции, соответствующая реальному положению Франции, истощенной религиозными войнами в конце XVI в. а также бедственному положению Ирландии, каким его описал Эдмунд Спенсер в 1591 г.

Примечания

1. Stříbrný Zd. 1) Shakespearovy historické hry. Praha, 1959. S. 75— 79; 2) The idea and image of time in Shakespeare’s early histories // Shakespeare Jahrbuch. 1974. Bd 110, S. 129.

2. В советском шекспироведении роль понятия «время» в драмах Шекспира была освещена еще в 1930-х годах, например, в неопубликованной тогда статье А. Слонимского, суждения которого приведены были в книге А.А. Смирнова «Творчество Шекспира» (Л., 1934. С. 104—105) (см. об этом: Слонимский А. Мастерство Пушкина. М., 1959. С. 483). К проблеме времени у Шекспира обращались многие советские исследователи (В. С. Кеменов / Ю. Ф. Шведов, А.А. Аннкст, Л.E. Пинский, М.В. Урнов и Д.М. Урнов, М.А. Барг, Ю.Д. Левин). Отношения героя и времени рассматриваются в моей статье: Комарова В. II. Герой и «время» в исторических драмах Шекспира // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. История, язык и литра. Вып. 3. 1966, № 14. С. 82—93.

3. Монолог принца «Я всех вас знаю. » многие критики воспринимают как проявление его лицемерия и самодовольства. Интересная полемика с этим распространенным восприятием содержится в статье Д. Зельцера: Шекспир в этот момент поясняет зрителям истинные намерения принца, по сам герой не знает, каким образом он «выплатит долг» и не планирует порвать с Фальстафом столь сурово, как это сделано в конце драмы (Seltzer D. Prince Hal and tragic style // Shakespeare Survey. 1977. Vol.30. P. 24—26).

4. Grether E. Das Verhältniss von Shakespeare’s «Henry V» zu sir Thomas Elyot’s «Governour»: Inaug.-Diss. Marburg; Lann, 1938.

5. Townshend H. Historical collections: or an exact account of the proceedings of the four last parliaments of Queen Elizabeth of famous memory. Wherein is contained the complete journals both of the Lords and Commons taken from the original records of these houses. Faithfully and labouriosly coll. by Heywood Townshend a member of those parliaments. London, 1680. P. 45— О связях хроники «Генрих V» с современной Шекспиру политикой см.: Gurr A. «Henry V» and the Bees’ Commonwealth // Shakespeare Survey. 1977. Vol. 30. P. 61—72.

Copyright © Уильям Шекспир — материалы о жизни и творчестве 2005—2021.

Источник