почему панин такой неадекватный
МУЖСКОЙ БЛОГ
Поступки Алексея Панина, которые вызывают лишь отвращение: из чего даже собственные фанаты ненавидят актера
Поступки Алексея Панина, которые вызывают лишь отвращение: из чего даже собственные фанаты ненавидят актера
Российский актер Алексей Панин прославился не только благодаря своему актерскому таланту, его экстраординарные поступки также всегда вызывали бурную реакцию у окружающих. По-началу эти выходки еще можно было списать на что-то вроде случайности, но актер как будто специально подливает масла в огонь и продолжает заниматься достаточно противоречивыми вещами.
Возможно это способ привлечь к себе внимание, ведь актер уже много лет не является востребованным. В этой статье мы расскажем про самые громкие скандалы, связанные с Алексеем Паниным.
Дебоширить актер начал в далеком 2011, именно тогда он затеял потасовку с охранниками ресторана, которые не захотели пускать его в заведение из-за неопрятного внешнего вида. Через год, также в ресторане, актеру не понравилось блюдо шеф-повара, он попросил официанта позвать шефа в зал и публично начать критиковать и кричать на него.
Стоить отметить, что у Алексея какое-то особое пристрастие к скандалам в ресторанах и тому подобных заведениях. Через некоторое время, на одной из вечеринок актер купил всем выпивку, но в состоянии сильного опьянения похоже забыл про это, из-за нежелания платить за это, актер начал громить все что попадалось ему под руку. В итоге счет ему выставили весьма немаленький.
Все эти скандалы не очень сильно освящались в прессе. Возможно поэтому актер решил немного «повысить планку».
Он начал бегать по улицам в женском белье. Но это, как оказалось были еще цветочки. Пожалуй самый громкий скандал был связан с выложенным видео, на котором была собака и люди очень похожие на Алексея и его жену. Про содержания этого видео пожалуй стоит умолчать.
Папин также утверждал что ему надоело быть мужчиной и он решил сменить пол. В добавок он прикрепил несколько откровенных снимков. Еще один громкий скандал возник после того, как актер опубликовал фото своей маленькой дочери с сигаретой в руках.
Точно неизвестно принуждал ли актер ее курить или это просто очередная «хайповая» выходка. Но она во всяком случае сработала, этим поступком он настроил еще больше людей против себя.
«И дочь на все это смотрит!»: Панин на камеру лизнул пенис
Алексей Панин объявил о том, что переезжает жить в Испанию, пару-тройку лет назад. Тогда актер объяснил свое решение тем, что в России сильны стереотипы, которые страшно мешают ему жить. К тому же артисту не нравилось, что на родине о нем ходили самые скандальные слухи, в основном касающиеся его сексуальных предпочтений.
Панин же считал, что его специально выставляли в неприглядном виде. Актер не раз утверждал в интервью, что его личная жизнь никого не касается. В итоге артист, оскорбленный неприязнью соотечественников, покинул Россию, получив вид на жительство в Испании.
Вместе с собой Алексей захватил любимую супругу и дочь Нюсю. Девочку родила модель Юлия Юдинцева. Когда Нюся была еще совсем крошкой, ее родители расстались, не обошлось и без скандала. На протяжении долгого времени Юлия и Алексей пытались отобрать друг у друга наследницу. Победил Панин. Подросшая Нюся до сих пор не общается с матерью. Она утверждает, что это ее самостоятельное решение.
Между тем встревоженная общественность озабочена тем, как Нюсю воспитывает отец. Многие пользователи в Сети убеждены, что ничему хорошему Алексей Панин свою юную наследницу не научит. Лишний повод так думать дал сам актер. На своей официальной страничке в социальной сети «Инстаграм» он опубликовал видео, на котором запечатлен жующим и облизывающим вафельный пенис.
Оказывается, в Испании есть кафе, которое специализируется на выпечке, выполненной в виде женских и мужских половых органов. Алексей Панин выбрал внушительный член, который работник кафе обмакнул в нутеллу, а потом подал артисту на специальной бумажной подложке.
«Это очень вкусно! Члены просто огонь!» — поделился впечатлениями Алексей Панин.
Актер снова отличился. Фото: соцсети
В комментариях в Сети поклонники неоднозначно отнеслись к публикации. Одни с юмором восприняли видео, другие же не сдержали возмущенных отзывов. В частности, последние задумались о том, как к такому относится дочь Алексея Нюся.
«Ничего необычного. Просто Алексей Панин купил в булочной член на палочке и лижет его прямо на улице. И дочь на все это смотрит каждый день!», «Мне надо срочно в это кафе», «Вот умеют же в Испании оригинально продукцию преподнести», — высказались отдельные интернет-пользователи.
Панин: Я уже все просрал. И вот просрав, потеряв все, я почувствовал свободу
Проживающий в Испании российский актер Алексей Панин в интервью основателю издания «ГОРДОН» Дмитрию Гордону рассказал, как изменилась его жизнь после беседы с журналистом в Стамбуле и что ему писали украинцы, о том, почему сейчас снимается в российском кино только как «гест-стар». Панин говорил о новой жене и о смерти матери; о жизни в испанской Торревьехе, российской диаспоре и о том, почему доволен, что не имеет отношения к ней; о том, в какую школу ходит его дочь и из-за чего она «вешается» в Испании; рассказывал о кино и режиссере Алексее Балабанове, про актеров-режиссеров Никиту Михалкова и Тиграна Кеосаяна, о том, как «нажрался» с нынешней женой Кеосаяна, российской пропагандисткой Маргаритой Симоньян, о президенте России Владимире Путине, об опыте группового секса, отношении к ЛГБТ, а также о звездной болезни, о том, домогались ли его коллеги-актеры и о многом другом. Издание «ГОРДОН» публикует текстовую версию интервью.
– Леша, добрый день. Как не расставались. Первое интервью мы записали лет 11 назад в Киеве, в прошлом году встретились в Стамбуле. Ты в Киев не едешь, я в Москву не еду, поэтому – в Стамбуле.
– Сейчас люди скажут, что это явка одна провалена – поменяли дислокацию.
– Стамбул провалили – теперь в Испанию перебрались.
– Потом сделали интервью по Skype. И теперь встречаемся в Испании. Здесь потрясающе. Давай за тебя выпьем, за встречу.
– Дима… Я могу сказать прямо с ходу, я тебе и до мотора это сказал, до того, как камера включилась: ты, наверное, один из немногих людей, журналистов, с которыми я встречаюсь как уже с родным человеком. Уже не просто с хорошим знакомым, а как будто уже какой-то член семьи.
– Я только, Леша, расстроился. Знаешь почему? Я вот смотрю на тебя: ты переехал в Испанию – видно, съемок мало: у тебя дырки такие на брюках, что кажется, брюк уже нет. Ты так поизносился. Скажи, так все плохо?
– Хорошо (смеется). Штанишки просто были менее порваны, но они… Я как-то выложил в Instagram фотографию в этих штанах, и все пишут: «Какие крутые штаны». Я собирался их выбросить, не носил их. А потом думаю: ну, вот пока совсем не развалились, буду носить. Вот сейчас, как только окончательно разорвутся…
– В прошлом году, когда мы…
– Смотри, сейчас для людей скажем. Первое интервью – где я был совсем-совсем юный.
– Совсем-совсем с тараканами в голове.
– Я бы сказал, с мышами.
– Да. С тараканами это позже. Там – еще с мышами.
– На то время у меня было много работы, много гастролей, много съемок. Я был еще немножко, наверное, со съехавшей кукушкой, со звездной болезнью, наверное, еще не излечившись от нее. И вот как-то я так… Сейчас для себя я его пробрасываю. Потом было интервью, которое перевернуло. Я не знаю, как для тебя, но для тебя, наверное, в меньшей степени. Для меня это интервью было, не то чтобы знаковым, но оно для меня действительно было очень важным, потому что меня спрашивали, сколько Гордон заплатил.
Я вот хочу всем сказать: Гордон ничего не платил. Работал я за еду. (Смеются.) Меня очень вкусно покормили, я был счастлив. Интервью было для меня знаковым, потому что, Дима, самое важное, что после этого в Стамбуле мне в Instagram писали люди, которых я ни разу в жизни не видел. И это был не один человек, не два, не три.
– Нет, их было много. И писали они примерно один и тот же текст: «Алексей, мы к вам очень плохо относились либо вас считали дебилом или еще кем-то». Но они писали самую главную фразу: «После интервью с Гордоном мы хотим попросить у вас прощения, что мы о вас так плохо думали». То есть, блин, я вообще понятия не имел, кто обо мне как думает…
– Знаешь, ты искренний был, ты настоящий был. Ты добрый человек по натуре. Можно говорить все что угодно: про мышей, про тараканов. Это не имеет значения. Ты добрый, от тебя исходит доброта, от тебя не исходит агрессия.
– Но это было крутое интервью.
– Это редкость. Ну согласись.
– И до сих пор люди об этом пишут. И я могу сказать абсолютно честно: мне по большому счету абсолютно наплевать на гадости, которые мне пишут. Конечно, бывает неприятно. Но хорошие вещи, которые мне написали после этого интервью, – они для меня действительно ценны. И я тебе в этом благодарен абсолютно искренне.
– Леша, мы когда в Стамбуле говорили, ты сказал: «Все. Уезжаю из России в Торревьеху, в Испанию». Ты уехал окончательно?
– Ты уже живешь в Испании?
– Ты гражданин Испании?
– Нет. Я резидент Испании.
– Пока что не президент?
– Ну, я не знаю, что ответить. Не знаю, как ответить на эту шутку.
– Как тебе Торревьеха? Скажи.
– Дима, это отдельная история. К сожалению, у нас – вот видишь? – не получилось сделать такое интервью в режиме live. Я бы тебе показал Торревьеху, я бы тебе показал настоящую русскую диаспору, к которой я, к счастью, не имею отношения.
– А много русских в Торревьехе?
– Ужасно много. Я в первую очередь не хочу обидеть всех людей, кто живет в Испании из русскоязычных: украинцев, русских… Я сейчас сказал «русских» – имел в виду, наших, советских. Торревьеха – это, по американским понятиям, Брайтон-Бич (Торревьеху называют «самым русскоговорящим» городом в Испании. – «ГОРДОН»).
– Точно придет и заберет. Я бы на твоем месте переселялся куда-то южнее.
– Хуже или лучше? Или вообще не так просто?
– Не так. Это не значит, что все люди, которые уезжают в эмиграцию, – они какие-то очень… Вот понимаешь, это русская диаспора. У меня есть друзья, есть люди, с кем мне приятно общаться. Мы так или иначе общаемся.
Но основная масса переехавших – и особенно в Торревьеху – это Брайтон-Бич: сплетни, скандалы, интриги, расследования. И общаться со всеми лучше не стоит.
– Но городок хороший?
– Лучше выбирать себе.
– Чем ты занимаешься?
– Я всему рад. Но, конечно же, я не представляю, что моя дочь будет там жить всю свою жизнь.
– Чем ты занимаешься в Торревьехе?
– Ничем. Я ничем не занимаюсь в Торревьехе. Я встаю…
– …С утра, еду на море. Ну, не каждый день, но пытаюсь. Опять-таки там мои все эти вот философские буддистские…
– Нудистские – это безусловно. Без этого вообще не может быть.
– То есть буддистско-нудистские.
– Я папа. Понимаешь? Нюся ходит в школу, слава тебе, Господи.
– Обычная школа. Не платная, не какая-то крутая. Обычная школа, как и все.
– Нет. Вот жалко, Нюся не приехала. Она бы сейчас тебе сказала, какой папа лодырь. Нет, я иногда вожу ее в школу (когда плохая погода – или дождик, или еще что-то.) Но обычно ни хрена я ее никуда не отвожу. Она встает и пилит до школы свои 20 минут… Прямо 20 минут.
– Ей предлагали велосипед, но велосипед у нас украли. И поэтому без велосипеда. Скейт тоже не канает. Нюся долго просила скейт – я говорю: «Ну вот, будешь в школу на скейте». Стоит.
Поэтому идет она в школу. Я в этот момент просыпаюсь уже, отъезжаю на море. У меня там встреча с пространством. Потом я возвращаюсь, у меня работают внутренние часы, я не могу спокойно находиться один, потому что я понимаю, что ребенка надо кормить. Хотя ребенку не всегда это нужно. Я приезжаю домой, готовлю обед. Нюся поела, выпили вина. Ну, я. Сиеста, поспал. Ну, такое…
– Так и день прошел, да?
– Так и день прошел. Это Испания, Дима, все – маньяна и транкила (смеется). Все – завтра и утром. Ездим в гости. Я еще раз говорю: слава тебе, Господи, что есть прекрасные люди, с кем нам повезло познакомиться, с кем мы рады общаться.
Просто, когда я приехал в Торревьеху, меня пытались сразу заманить вот в эту русскую диаспору, в этот Брайтон-Бич. Если ты туда попадешь – все, это кранты. Я иногда не понимаю вообще, зачем они уехали из России или из Украины. Я вообще не понимаю зачем. У большинства людей такой менталитет, что им не надо никуда уезжать. Зачем вы едете? Они не готовы ни перестраиваться, ни учить испанский язык…
– Может, моря захотелось просто.
– Я вообще не понимаю, зачем они здесь.
– Ты испанский учишь?
– Честно, ответственно. Приехал и занимался. Но, понимаешь, у меня проблема с испанским, у меня проблема вообще с обучением. Я не могу по правилам. Знаешь, вот падежи, глаголы, спряжения, обороты…
– Ты вообще жить по правилам не можешь.
– Ну да. Мне бы вот учить на уровне вот общения. А так как в Торревьехе, ты куда ни плюнь, везде русские. Но в магазине я могу объясниться: «Уна сервеза, пор фавор».
– Испания – это не Италия.
– Нет. В Испании есть их блюда: какие-то короночки. Хорошая паэлья… Какие-то вещи. Все остальное – это нет. Нюся опять… Я-то как-то терплю, я могу сосиски. А она все «вешается», не любит испанскую еду.
– Хорошо. Воздух особый? Нет, скажи? (Смеется.)
– Нет. Здесь море. Здесь классно, Дима. Я искренне говорю. Я очень рад, что опять пространство вселенной услышало мои просьбы. Я очень хотел переехать. Я переехал. Я счастлив.
– Ты не хочешь куда-то еще переехать?
– Там дороже. И понимаешь, сейчас метаться – мы только переехали, только устроились в школу, начали ассимилироваться, как-то привыкать… Куда сейчас срываться? На что сейчас срываться? Опять что-то продавать, чтобы там как-то что-то ужиматься, какие-то копейки [считать], сводить концы с концами?
– Ты в Москву периодически приезжаешь?
– Приезжая в Москву, видя то, что ты любил раньше – образ жизни, богему, широту, простор, мощу такую, у тебя не возникает желания все-таки вернуться назад?
– Нет, Дима. Что бы ни случилось, как бы мне ни было тяжело (надеюсь, мне не будет настолько тяжело), я все-таки верю, что будет все хорошо, и я знаю, что все будет хорошо… Но меня ничто не заставит вернуться в Москву. Я приезжал в Москву за этот год на съемки, у меня была пара съемочных дней. Потом умерла мама.
– Потом я приезжал еще на съемки. И для меня дом уже здесь.
– Дима, наоборот, мне там тяжелее. После смерти мамы мне вообще тяжело. У меня там прошлое. У меня там любовь одна, вторая, мама. Ты подъезжаешь к магазину, где мы с мамой были… к «Азбуке вкуса» – а мы ровно год назад с мамой там стояли, ели на капоте, о чем-то разговаривали, обсуждали … Мама уезжала в деревню, а я ехал по своим делам. А мы с Нюсей вот опять приезжаем к этому… Я не могу там находиться. Мне становится тяжело, я начинаю там пить, запивать, меня начинает все это… Тяжело, очень тяжело.
– Сколько лет маме было?
– Она с 55-го. Сколько, получается? 65?
– От чего она умерла?
– Слушай, получается, что. Я сейчас не пытаюсь копаться в теории заговора, но мама была… Все было хорошо. Она вообще в больницах особо не лежала. И она буквально в декабре [2020 года] попала в больницу, притом за ней следили наши знакомые врачи – ничего там особого не нашли. Наоборот, говорили о том, что мама сама себя накручивает. Она только выписалась – и опять попадает в больницу. Она собиралась ехать в деревню встречать Новый год, у меня были куплены билеты на 5 января, что я прилечу к маме. И прям буквально вот в два дня – как они говорят, коронавирус.
Я созванивался с врачами… Я представился, что это актер Алексей Панин, тыры-пыры, восемь дыр. Врач, который со мной разговаривал: «Да, Алексей, я вас знаю». И он мне сказал, что из-за того, что он меня знает, будет держать меня в курсе. И они меня успокаивали, и мы как раз… еще Новый год, и они мне говорили, что «Леша, там столько-то процентов поражения легкого, но с этим можно бороться». И это все – вот прям за одну секунду.
– Ты сильно переживал?
– Дима, вообще об этом даже говорить не стоит. Ну как? Мама – она для меня сделала… Я сейчас не буду делать трагическое лицо перед камерой здесь. Мама – это для меня… Это мама. Если бы не было моей мамы, я бы неизвестно где, на какой помойке я бы сейчас оказался, и что бы вообще со мной случилось, и был бы ли я жив вообще. Моя мама готова была встать в любое время дня и ночи и поехать в Антарктиду, чтобы спасать своего сына.
К сожалению, я в силу, опять, своих, бл. дь… долбонутости и… Блин, я так хотел бы сейчас извиниться за то, что мы успели друг другу иногда наговорить! То есть мы не ругались, мы никогда… Ну, в смысле, мы ругались миллион раз. Мы никогда не держали зла друг на друга, никогда… Мы наутро вставали, как ни в чем не бывало.
Я сейчас отматываю пленку назад и понимаю, что, бл. дь, я опять не успел… я не успел сделать самого… Когда меня спрашивают: «О чем вы жалеете?» – я жалею только об одном: что я не могу сейчас извиниться и что я был такой дебил.
– Мама не хотела сюда переезжать?
– Мама упертая, как трактор. У нас даже в мыслях не было в голове у Нюси, чтобы маму оставить в Москве.
– Она не хотела никуда переезжать. Моя мама – понимаешь, она из разряда тех людей, которые… Она лучше всех знала, как чинить карбюраторы, как летают космические ракеты. Вот она все знала лучше всех. Она не хотела. Но ты понимаешь, моя мама жила мной и Нюсей. И меня бесило что-то, что она в последнее время делала, иногда. В бытовом плане. У меня не хватало мудрости… Вот после смерти мамы я вырос в чем-то. Не во всем, конечно, но в чем-то.
– Мама то наше интервью посмотрела?
– Что она тебе сказала?
– Мама тебя очень любила. Я сейчас не помню дословно, но что для меня ты сделал… Ну, она увидела в том интервью, где ты меня на что-то раскручивал, а на чем-то, наоборот, оберегал. У меня мама – умная женщина. Она все всегда видит, и она все всегда понимает.
Мы никогда с Нюсей не думали о том, что мы уехали, маму оставили. Когда мама уперлась рогами: «Я никуда не поеду», я устал с ней бороться. Я пытался ей объяснять, как в Испании хорошо, что люди, которые даже после инсульта в 90 лет оказываются здесь, и они все равно встают на ноги и радуются жизни, что… Я пытался ей все объяснить, но вот… трактор. Если бы не было этой гребаной пандемии, вот этой всей истории, было бы проще.
Я уже просто решил, что мы больше маму ни о чем не спрашиваем – мы просто вот сейчас, как только она сможет сюда приехать, мы ее перевозим, сажаем на наш балкон и больше мы ее никуда не отпускаем. Ну кто бы мог подумать, что это произойдет за три дня? Она не собиралась помирать.
– Пандемия. Скажи, ты привился?
– Вообще нет логичного объяснения этому. Просто не привился.
– Ну, будешь прививаться?
– Дима, я еще раз говорю: я не против и не за. Мне просто по барабану.
– Ты не боишься заболеть?
– Ты знаешь, я так уверен, что я так долго буду жить. Нет, я боюсь, наверное… Сейчас в Москве когда вылетал, тест сдал. И вместо двух часов уже третий час его делают – я так напрягся, думаю: может, заболел? Потом дали [результаты]. Вроде нет: нормально все. И полетел. Нет у меня никаких ни против, ни за.
– В Москве ты встречаешься с коллегами, с артистами? Они спрашивают тебя, как там дела, что в Испании?
– Дима, ты знаешь, вот как с коллегами, с артистами. Приехал, ну с Никитой Джигурдой [встретился], хотя, мы с ним и по телефону общаемся. С Олегом Комаровым. А так, в принципе, и нет.
– Сейчас не знаю, но, по-моему, все как обычно. (Смеется.) У него, по-моему, все стандартно.
– Ну да. По-моему, в стандартном все режиме. Ты знаешь, ну я приехал сейчас на съемки… Понимаешь, это же не то, что я приехал в Москву – и у меня прям началось: кино, работа…
– Вот, наоборот, это больше. Я прилетел в Москву, отснялся, потом какие-то бытовые дела, с кем-то встретился, с кем-то выпил, какие-то дела решил. Ну, то есть это такой вот водоворот. Для меня Москва сейчас, когда я приезжаю, – она какая-то брр!
Вернулся сюда и думаешь: «Фух, что это было?» Такая череда событий. Там нет какой-то привычной жизни у меня. Здесь уже больше привычная жизнь.
– Ты знаешь, я сейчас на тебя смотрю – ты в прекрасной форме. Цвет лица замечательный. Зубы красивейшие.
– В Москве почистили бесплатно (смеется).
– Вообще форма хорошая. Жизнерадостный, глаза такие. Да? Самое время сниматься, наверное, в хороших фильмах. Мы вот постоянно смотрим «Жмурки». Ну, невозможно. Вот только попадаем на «Жмурки» – все, остановиться нельзя. И смотрим.
– Дима, но это Балабанов.
– Да мы, по-моему, с тобой на эту тему говорили. Тут актерская заслуга, по-моему, всех актеров.
– В меньшей степени, чем Леши Балабанова. Потому что он был такой режиссер, что он точно знал, что он делает. У него было все… Он еще не успел снять кино, а он уже его снял. Если бы не было гения Балабанова… Хотя я сегодня – ты не поверишь – смотрел за час до выезда к тебе…
– Нет. Интервью с Александром Гордоном у Дудя. И я посмотрел буквально первые 20 минут.
– Не знаю, я не досмотрел. Я хорошо отношусь к Саше Гордону, потому что не пытаюсь ковыряться в его личности…
– Просто мы с ним снимались вместе в кино как актеры. Мы с ним не близкие друзья, но достаточно хорошо знакомы. Он мне симпатизирует. Может быть, в жизни, если с ним жить, он полная сволочь, я не знаю.
– Но ты с ним жить не пробовал?
– Нет. (Смеются.) И как раз он говорил о Балабанове. Он говорил какие-то правильные вещи, наверное, и он как раз говорил о Балабанове, о том, что искусство все-таки должно либо куда-то тянуть людей, заставлять на какие-то такие серьезные вещи.
– Я помню обсуждение у него в студии фильма «Груз 200».
– Вот об этом и был разговор. И он как раз о Балабанове говорил… не то что он Лешу оскорблял и принижал. Нет, он говорил просто о своих несогласиях с ним. Вот как раз из-за фильма «Груз 200».
– Балабанов – гений. Я уверен в этом.
– Я вот с Сашей в этом плане не согласен.
– И я. Уверен: Балабанов – гений. И чем дальше момент его смерти от нынешнего времени, тем больше он кажется выше, крупнее, масштабнее.
– Ты понимаешь, он не от мира сего был.
– Да. Ну конечно. Так у него на лице это было написано. Вот я посмотрел недавно…
– Дима, я это точно знаю. Очень просто со стороны… Вот я сейчас не о Гордоне и не о Балабанове. Я сейчас о себе, о том, что я пытался снять свое кино.
– Что-то мне нравится в этом кино, что-то не нравится, но я точно знаю, какой это совершенно тяжелый труд. И совершенно это разное: актерская профессия, режиссерская. Люди, которые что-то комментируют, критикуют и которые сами не пытались ничего никогда в жизни снять, – мне кажется, они вообще, в принципе, с трудом понимают, как тяжело это все делается.
– Леша, но ты знаешь, о чем я? Вот я начал говорить, как ты хорошо выглядишь. О том, что у тебя сейчас, может быть, самый лучший период для актера, расцвет, форма прекрасная, творческий расцвет. Тебе сейчас по большому счету 10 фильмов в год надо выпускать.
– Это у меня было уже.
– У тебя нет сейчас сожаления о том, что ты не востребован и не занят в кино так, как было бы правильно?
– Дима, а чего жалеть-то?
– Я же не могу прыгнуть выше… Нет сожаления, что я не востребован. Но опять-таки, что мы вкладываем в слово «невостребованность»? Недооцененность сейчас?
– Ну, я во многом сам, наверное, виноват, во многом виновата, как мы с тобой говорили, желтая пресса, которая – к моим подвигам – еще это все раскрутила.
– Ну, я тогда вопрос иначе тебе задам. Ты хочешь сниматься в кино сейчас?
– Я сейчас к этому и вел.
– Я хочу сниматься в кино. Я очень хочу сниматься в кино. Но если на бытовом уровне: во-первых, я не хочу сниматься во всем говне, в котором я снимался раньше. Я не хочу собирать все на себя. Я не хочу, как сумасшедший, играть во всех спектаклях: хороших, плохих…
– Да у тебя даже эпизоды… Даже в «ДМБ» эпизод один стоит целой роли. Ну слушай.
– Дима, тебе повезло, ты не видел шедевра украинского кинопроизводства «Ангел-хранитель». Ты посмотри, загугли. Это же… это же просто… Раиса Рязанова, Мишка Горевой, Лев Дуров…
– Дашка Поверинова. Кого там только не было…
– Хуже не бывает. 250 серий. Меня убили на 150-й, бл. дь. Я… потому что уже не выдержал. В Киеве снимали. Когда начались эти конвейеры. Ну, в России то же самое. Дело не в том, что Киев отличается от Москвы.
– Понятно. Понятно. Понятно.
– У нас своих там деятелей было. У вас – Опалев. Там все…
– А кто? Притом, понимаешь, цинизм этих продюсеров в том, что Опалев прекрасно разбирается в кино. Но я в то время был молодой, и у меня в то время было повышенное чувство справедливости. Я пытался Опалеву доказывать, что… ну как же можно людей кормить вот этим вот? А это бизнес. А я тоже не выбирал особо. Ну предлагают – ну давайте сниматься.
– Сейчас есть предложения, Леша?
– Мало. Есть предложения, как я сейчас снимался: два-три съемочных дня в роли гест-стар, типа Алексей Панин засветился, привлечь к этому внимание. Серьезных, драматических ролей нет.
– А есть хорошие фильмы российские сегодня?
– Ты знаешь, я не смотрел. Есть, наверное. Я как-то упустил в последнее время, что там снимали.
– Тебя сейчас наверняка смотрят много российских режиссеров, причем хороших российских режиссеров… Ты готов сниматься в их картинах, если они пригласят?
– И ты им это говоришь сейчас вот? Вот на камеру. Что ты готов сниматься в их картинах…
– Ну, у Шахназарова – нет.
– Первое, что пришло в голову, – Шахназаров.
– И этот еще – Кеосаян тоже. Был хорошим режиссером.
– То есть понимаешь, какая история? Это же мало кто знает. Я не помню: мы с тобой говорили на эту тему? Тигран Кеосаян был для меня очень близким человеком.
– А когда я снялся в фильме «Звезда», это был мой первый «Кинотавр»…
– Государственная премия России.
– Сразу премию уже дали.
– Уже Путин… Я уже потрогал. Что ты? Постоял.
– Давай так: постоял. Потрогал – не надо. (Смеются.)
– И Тигран на этом «Кинотавре»… Мы же были очень близкие люди. Он собрал компанию – у меня даже есть обложка журнала «ТВ-Парк» того времени.
– В котором статья называлась «От звезды до звездочки». Я помню этот заголовок. У нас была компания: Владик Галкин, Оля Дроздова, Оксана Фандера, Тигран, Алена Хмельницкая (естественно), рыжий «Иванушка», Стасик Дужников.
– Хорошие ребята все.
– Тигран был душой, был человеком-праздником.
– А у него юмор был тогда?
– Я сейчас смотрю иногда то, что он ведет на НТВ.
– Дима, даже не понимаешь. Тигран излучал его.
– Я не знаю. Ты понимаешь, в чем дело? Я с Тиграном не виделся с того времени, как мы вот тогда расстались. П рошло уже хрен знает сколько.
– Слушай, но он снял ведь неплохой фильм «Заяц над бездной», еще что-то. Я смотрю иногда – несколько выпусков посмотрел – этой «Смехопанорамы»… Или как она называется?
– Дима, это не обсуждается.
– Херня эта на НТВ. И я думаю: а смеяться где? Это все так плохо… Человек без юмора.
– Ты понимаешь, Тигран в то время излучал. Он был человек-праздник, он не был политизирован, он не выкачивал, наверное, по определенной схеме бабло из российского бюджета. Да. Я же не стоял там – я представляю, как это было.
– Маргарита Симоньян. Понимаешь, я упустил тот момент. Я с Тиграном расставался – у него была жена прекрасная и красивая Алена Хмельницкая, с которой мы до сих пор переписываемся в Instagram. Потом я вдруг открываю Instagram и вижу Маргариту Симоньян.
– Страшная пара гнедых.
– Ты понимаешь, Тигран был человеком-праздником. А сейчас превратился… Опять-таки, я уверен, что, если Тигран сейчас сядет с нами вот здесь без камер, он тебе скажет: «Дима, ну ты же понимаешь, надо на что-то жить. Ну ты же понимаешь, в какой стране мы живем».
– Я уверен, что он так скажет. Я это знаю на 100 процентов. Я тебе скажу больше: может быть, есть один дурачок, но все российские медийные лица, которых сейчас мы можем с тобой упомянуть, в ресторане, если мы заговорим о Путине, о политике, об оппозиции – обо всем, они тебе также скажут: «Леха, ну ты что, дурак, что ли? Ну, ты же прекрасно…»
– Леша, но не было еще бы так обидно, если бы он, даже воюя с Украиной, излучал бы праздник. Это было бы еще понятно – талант.
– Он не воюет с Украиной.
– А так – унылое говно какое-то.
– Тиграну нужно было в те времена достроить дом в Барвихе. Видимо, достроил. Опять-таки, не осуждаю.
– Но сейчас другие. Маргарита Симоньян… Ну, я помню эту прекрасную девушку. У нас была гениальная с ней история – до сих пор вспоминаю. Ну и когда я насмотрюсь в очередной раз, сидя в Испании, каких-то программ на YouTube, я все время думаю: «Может, записать, рассказать?» Потом забываю. Мы полетели на «Форт Боярд».
– Там было много народу. Там же потоком все снимают. Не просто одна команда приехала – там одни отсняли, другие улетели, эти прилетели. Российская команда была единственной командой, которым запретили в обед привозить вино. То есть японцам, американцам можно было. А российской команде запретили в обед привозить вино, потому что до нас были Вова Пресняков и Миша Ефремов.
– И примкнувший к ним Егор Титов. Не знаю, что они там устраивали, но, когда мы уже играли на «Форте», вина нам не давали – мы проносили его в штанах. А я был в одной команде с Маргаритой Симоньян. Она в то время была какая-то журналистка с какого-то канала – я ничего о ней не знал. Я выпивал. До меня – Ефремов, тут Титов, тут еще группа «Премьер-министр» подъехала, Егор Ковальчук из НХЛ.
– Там вообще веселуха. И на форт Боярд, где мы жили в городе Ля-Рошель, нас возили на автобусе до пристани, а потом на катере – до форта. А во второй съемочный день начался шторм. Не дождь, но сильный ветер. И нас на вертолете хотели забросить.
И Маргарита Симоньян устроила скандал грандиозный. Она сказала: «Я не полечу на вертолете, мне насрать на ваши съемки. Я не вылетела бы из России, если бы знала, что меня посадят…» Она, оказалось, очень боится вертолетов. Она сказала: «Категорически я не полечу на вертолете». Она устроила дикую, скотскую истерику.
Представляешь лицо Маргариты Симоньян, только еще озлобленное? Она орала на всех продюсеров, крыла всех матом. И продюсеры с русской стороны – а мне запретили пить накануне – и они ко мне подошли и сказали: «Леша, делай с ней, что хочешь. Хочешь – пей с ней, только пускай она сядет в вертолет». И я взял ее за шиворот… Ну как? Так приобнял и говорю: «Мы пойдем в барчик». Мы с ней так нажрались! И потом сели в вертолет и полетели на «Форт Боярд». Это вот единственный мой… Я просто не хочу оскорблять женщину.
– Она мне искренне неприятна. Я не понимаю, что произошло с Тиграном, потому что у него не просто красивая жена – а для меня его женой все равно до сих пор остается Алена Хмельницкая – у него офигенная жена. Что у него там случилось с головой? Ну, я не знаю. У Тиграна был роман с Натальей Ветлицкой. Ты понимаешь? Наташа Ветлицкая – красотка. И Маргарита Симоньян. А когда ты смотришь программы типа вот этого Соловьева твоего любимого, где она присутствует, – ну здесь вообще хочется застрелиться.
– Да, там два в одном.
– Там вообще прекрасно. (Смеется.) Соловьев сам по себе шедеврален, но, когда еще Симоньян к нему приходит, это вообще пир духа.
– И здесь я хочу, чтобы зрители поняли, что это я говорю сейчас не потому, что Дима из Украины, а я из России. Я ни в коем не хочу сейчас случае подлизаться перед Димой. Это просто по-человечески. Когда ты это все наблюдаешь, это какое-то Кащенко (смеются).
Я пытаюсь в Испании не включать, но все равно иногда бес тянет. Потому что я начинаю очень сильно заводиться на эту тему и, как Светлаков, разговаривать с телевизором.
– «Меня сегодня бес водил по городу Парижу» – помнишь? Высоцкий.
– Да песня у него такая была.
– Я начинаю, правда, разговаривать с Симоньян и Соловьевым.
– (Смеется.) Что ты им говорил?
– Ой. Ничего хорошего. Лучше не буду говорить.
– Не знаю. Я Соловьева люблю: он меня часто показывает.
– Нет, я все это тоже вижу.
– Укрепляет мою популярность. Это хорошо.
– Но ты знаешь, я бы на твоем месте… У тебя иногда тоже бывает, что ты начинаешь как-то сильно на него реагировать.
– Нет-нет, я его прикалываю. Я его прикалываю – он ведется.
– Да. Но я бы, знаешь… Я бы вообще о нем забыл.
– Да нет. Ты что? Это друг мой. Как можно? Он незабываемый. Леша, итак, ты в прекрасной актерской форме.
– Могу тебе сказать, что наше телевидение пытается всем доказывать по поводу врагов: Запада, Америки, Европы. Я могу сказать только одно: в Испании глубоко плевать, что там происходит в России, Украине…
– Да, конечно. И не только в Испании. Всем глубоко плевать.
– Они занимаются своими налогами, делами, работами.
– У нас кафешечка рядом… Я в простом доме живу, в простом районе, там нет ничего олигархического. Там сидят старички, они пьют свое вино.
– Франко? (Смеется.) Я к тому, что каких-то инвалидов привозят на инвалидной коляске и за ними ухаживают. А они сидят и пьют кофе с утра: в девять утра. Они не как у нас, в постсоветском пространстве, никому не нужны.
– У тебя большая квартира, кстати?
– Метров – не знаю. Она по-русски трехкомнатная.
– Но по метражу она не очень большая. У нас две спальни, зал с кухней, как студия, два туалета. Но один туалет – просто вот с раковиной…
– Нет, он между спальнями. Вот туалет…
– Один туалет с ванной, балкон и типа патио: это внутренний дворик такой маленький. Но это прям вот закуток, куда можно…
– Но все равно хорошая квартира.
– Она обычная для папы с дочкой.
– Ты купил ее или снял?
– Да. Но у меня напротив арабский дом. Я не понимал, что это такое. Они не мешают…
– Но и не помогают. (Смеется.)
– Но просто вид хреновый. То есть у меня не выходят окна на море, у меня… И когда мне квартиру мои знакомые продавали – те, кто занимается недвижимостью, – они меня не обманули. Меня предупреждали: «Леша, не смущает арабский дом напротив?» Я никогда не жил в Москве с арабским домом напротив – подумал: «Да хрен с ним».
– Арабский дом еще никогда не жил с тобой напротив. (Смеется.)
– Показать им чуть-чуть, да?
– Мне это неудобно, я ловлю себя на мысли, что, ну, арабы – может быть, не стоит.
– Леша, вернемся. Ты в прекрасной актерской форме и выглядишь очень хорошо. Вот что такое Испания, кстати. Сегодня бы тебя нагружать кино, ролями, ролями… Ну?
– Ну, нагружайте. Но я еще раз говорю: я не готов поменять сейчас свой образ жизни в Испании на то, чтобы, как раньше, как проклятый, 26 дней в месяц поездами, самолетами со съемочной площадки… Ну, для меня идеальный вариант – это две недели. Даже махнул: для меня идеальный вариант – 10 дней работать и все остальное время проводить с ребенком и в Испании.
– Остались деньги от проданной квартиры в Москве моей. Ну, у нас не бывает «моей».
– Ты продал свою квартиру, да?
– Одна осталась. Она сдается.
– Одна квартира продана, еще когда мама была жива, а от нее остались деньги. Я периодически приезжаю… Но это крохи – об этом даже не стоит говорить. Я что-то делаю – мне платят за съемки, за какие-то интервью, за кино, которое бывает редко. Поэтому сейчас о работе, вот именно о моей профессии, здесь даже говорить не стоит.
– То есть ты сдаешь квартиру…
– Я сдаю квартиру, у меня остались деньги от проданной квартиры. И продался дом.
– Но это тоже копейки. Дима, это не дом на Рублевке. Это тоже крохи. Ну то есть на жизнь на обыкновенную, скромную нам хватает. Ну, можем себе позволить в ресторан сходить… Ну то есть мы не голодаем, но такой жизни, как раньше, нет пока. Но надеюсь, что она вернется.
– После того, что ты уехал из России, после нашего интервью, где ты сказал какие-то слова о России, об Украине добрые слова сказал, не было такого, что кто-то из режиссеров или высокопоставленных чиновников сказал тебе: «Все, о кино забудь, не будет тебе приглашений»?
– Дима, об этом сказали давно. При этом Вовка Епифанцев – он же сказал…
– Ох какой актер классный, кстати, да?
– Д ля общества – мы все извращенцы. Сумасшедшие, извращенцы. Все, что выходит за гранью…
– Я просто «Жуки» посмотрел. Ты видел этот сериал? Он там играл одну из главных ролей.
– Моща какая! Я его папу еще помню.
– Хороший артист. Он и снимался в моем фильме.
– Я еще папу его помню.
– Дима, просто к сожалению, понимаешь, мы с тобой прыгаем – все хочется сказать…
– Ты понимаешь, к сожалению, доказывать что-то нашему советскому обществу – я даже не говорю сейчас «российскому» – бесполезно.
Люди сейчас начнут говорить: «Ну вот если без трусов либо вот это – это, значит, свобода». Они не понимают. Знаешь, в Испании, в Европе июнь – это гей-парады. Я был недавно в маленьком городе, где на балконах люди (не геи) просто вывешивают флаги ЛГБТ. В знак солидарности. В России пытаются объяснить: «Мы – страна… скрепы, ценности…»
– И при этом столько п. доров во власти! В прямом смысле слова.
– Это не обсуждается. Про Володина мы сейчас не говорим.
– (Смеется.) И не только про него.
– Но ты понимаешь, Европа разная: Германия, Франция, Испания… Это не значит, что Европа – все в одну кучу. Никто не собирается разрушать наши ценности. Я не понимаю, о каких ценностях говорят в России, но здесь не относятся к геям и к лесбиянкам как к ценностям. К этому относятся как к данности. И никто на это не обращает внимания. Это не ценности. Здесь никто не пропагандирует это как ценности. Ценности хоть в России, хоть в Америке, хоть в Китае – они должны быть одни и те же.
– Это добро, любовь в первую очередь.
– Права человека – это уже общество. Дима, это уже как бы вот социум.
– Добро и любовь, согласен.
– А человеческие ценности – добро и любовь.
– Ты понимаешь, я вот сейчас приезжал в Россию, снимался с Ваней.
– Он знает, что я в Испании, мы с ним не виделись хрен знает с какого года. Я к Ивану Ивановичу Охлобыстину все время относился с большим-большим уважением.
– Ну, талантливый человек же.
– Но вот мы с ним встретились… Я тоже думал об этом. Я так подумал: «Ваня, раз ты знаешь, что я в Испании, то, наверное, ты же знаешь про все мои остальные подвиги». Ни слова мне об этом не сказал. Про мою дочку он спросил, он с ней обнялся. Нормально со мной здоровался, общался, обнимался и разговаривал. То есть я не понимаю: это такое…
– Игра такая или что? Не знаю. Просто к сожалению, Греф об этом – ты знаешь, да? – сказал.
– Вот этот известный его…
– По Грефу я знаю многое. А что он сказал?
– Ну по поводу, что, если людям дать информацию, они все будут образованные, как ими можно управлять? Понял, о чем я говорю?
– Когда он говорил: «Как? Вы что?» К сожалению, большая часть общества в России – и в Украине, наверное, так же… Я сейчас просто не хочу, чтобы нам говорили, что я оскорбляю россиян. К сожалению, и в Украине, и в России, и в Беларуси…
– А как ими управлять, если они все будут умными, продвинутыми, образованными? Управлять можно толпой. Поэтому просто объяснять, что Америка – враг, нам пытаются… Вот эта фраза: «гей-Европа». Где? Дима, мы с тобой сидим – ты видишь, чтобы здесь… Да нет, просто какое-то другое отношение – все другое. А у нас – День ВДВ.
– Да. Это и есть духовные скрепы.
– А вот наши духовные скрепы – это День ВДВ.
– Ты говоришь об актерах, которые играют: думают одно, говорят другое. Но я знаю довольно много и актеров, и общественных деятелей российских, которые, в общем-то, либералы, умные, просветленные, просвещенные. И они один на один говорят такую хрень: «А если бы вот в Крым не вошли наши войска и мы не забрали бы его, там бы уже американцы были. Поэтому правильно сделали».
– Я это тоже слышал, да.
– На полном серьезе. И так далее. Это только малая толика всего.
– Так они на Макаревича тогда гнали. По большому-то счету это же всем людям, которые башкой соображают, понятно: вранье можно где-нибудь в городе Будайбо, где-нибудь в тайге рассказывать. Но всем же понятно, что никакого референдума в Крыму не было.
– Мы с тобой говорили на эту тему еще в Стамбуле.
– Да, действительно, когда… Я в Крыму с 98-го года. Моя первая любовь, моя первая девушка из Ялты. Я действительно наблюдал на протяжении многих лет, что крымчане хотели в Россию.
– Я не знаю, я не могу ответить за всех крымчан, но вот с кем я общался… Притом они со мной общались не просто как со случайным российским актером, а мы вместе там шашлыки жарили…
– Да-да, особенно севастопольцы, побережье.
– Это так. Но после того, как все это произошло, я, опять-таки, общался с теми же крымчанами. И мне рассказывали, как чуть ли не насильно заставляли менять паспорта… Я сейчас могу быть неточным, но я могу сказать одно точно: люди, оказывается, не все хотели в Россию. И сейчас там они не счастливы, что они стали Российской Федерацией.
– Ну, получили полицейское государство.
– Получили. И у них отобрали то, что у них… Как отбираются эти пляжи, как отбираются их земли, как им не разрешают… Это я сейчас не хочу голословно говорить: я просто увидел… Вот когда я с флагом кричал… Что я там кричал? Ну, я поддержал все это. А потом я увидел совсем другое. Я увидел, как на самом деле все это происходило.
– Ты знаешь, тебе хватило честности – одному из немногих – сказать, что ты заблуждался. Ты сказал вот в нашем интервью: «Украинцы, простите меня».
– Да. А ты получил из Украины обратную связь?
– Ты имеешь в виду сообщения людей?
– Мы начали с этого. Те, которые ко мне плохо относились… Не только из Украины. Наше интервью с тобой просто мне помогло открыться для людей, которые обо мне знали только по желтой прессе, таким, как меня преподносили. Я даже не разделяю сейчас Украину, Россию, Беларусь: в Instagram пишут все. И на украинском языке пишут… Вообще не разделяю. У меня нет российского телевидения.
– У меня есть телевизор, YouTube. И я выбираю, что хочу смотреть.
– Ага. А то как жить без российского телевидения? Это же вообще…
– А, ну да… (Смеется. ) И ты понимаешь, оно все получилось так неожиданно, что вот мы с тобой заговорили про Балабанова, я буквально сегодня посмотрел Гордона. А позавчера – Макаревича про Крым, всю эту историю. Кто-то его пытался обосрать. А, Михалков. Вот что! Это был «Бесогон». Это вообще дно.
– Да, гнал. Я всегда говорил, что Никита Сергеевич Михалков – великий режиссер.
– Так он и актер грандиозный.
– Ты с ним снимался в «Жмурках».
– Да. Он умеет обаять всех. Но когда я сейчас посмотрел «Бесогон», у меня сразу вспомнились слова Шарикова из «Собачьего сердца», но когда он еще был собакой, под столом лежал. А профессор Преображенский что-то там гнал про разруху… И Шариков – это его мысли: «Первоклассный деляга, ему прям бы на митингах выступать…»
И я понимаю, что люди, которые смотрят это, – они ему верят. По поводу Макаревича. Это избитая фраза. Но Макаревич сказал правильно: о каком референдуме можем говорить под дулами автоматов?
Алеся Бацман: Представляешь, тебе никогда еще такой официант не наливал.
– (Смеется. ) Это высокооплачиваемый официант.
– Мне наливает вино жена Дмитрия Гордона.
– Избитые фразы. Но никакого референдума не было. Да, может быть, многие люди действительно верили в то, что сейчас придет Россия – и все изменится.
– И пенсии увеличатся.
– Они и увеличились наверняка.
– Но референдум не проходит за три дня. И он, наверное, по-другому как-то проходит.
– Дима, это абсолютно мои слова, о которых я подумал, когда я смотрел эту программу «Бесогон». Один в один.
– Он будет в первых рядах. Он скажет: «Вы заблуждались, а я уже тогда знал и сейчас говорю: сволочь, все было ошибкой». Потрясающий человек.
– Ты понимаешь… Как тебе объяснить? Тебе это будет немножко сложно… не то что сложно – ты поймешь. Вот сидишь ты в Испании, сделал свои дела там, все это… Включил этот YouTube. Я пытаюсь не часто это делать, но, когда засасывает, ты начинаешь смотреть: ты подсаживаешься на эту иглу. Начинаешь смотреть Навального, Фонд борьбы с коррупцией, тебя. Вот все, что касается…
У меня определенно есть свое понятие, что мне нравится, а что нет. Вот я приезжаю из Испании в Россию – даже эти поездки, которые у меня были, – начинаю с кем-то общаться и, судя по тем программам в интернете, вот рассказывают про протесты, про какие-то недовольства, я думаю: ну, наверное, вся страна такая. Я сейчас приеду в Россию и… А приезжаю – и оказывается, что им по большому счету – основной массе – по барабану.
– Это мы здесь, за границей, воинствующая эмиграция. Ну, в смысле, воинствующая внутри.
– Да лишь бы хлеб был на столе… Да, конечно.
– Хлеб. Да-да-да. А им по большому счету по барабану. Они никуда не встанут и никуда они не пойдут.
– Да. Видишь, а в Украине? Давай я тебе задам вопрос: почему в Украине получилось тогда?
– Если братский народ. Если…
– Мне Немцов это объяснил. География: чем западнее, тем больше свободы. Географически. Я не думал так.
– Ну насколько там западнее-то?
– 800 километров до Киева.
– Даже если ты поедешь от Донбасса в сторону Западной Украины…
– Я просто себе этот вопрос задавал.
– Если мы все одинаковые, советские, братские, то почему в Украине-то получилось?
– Нет-нет-нет, мы не одинаковые. Если ты даже в рамках Украины поедешь на машине от Донбасса до Западной Украины, ты увидишь, как будут дома меняться: лучше, чище, красивее. Вот ты увидишь: географически чем ближе к Западу, тем будет более западнее жизнь. Это интересно, это фантастика.
– А белорусы почему тогда встали?
– Ну, потому что белорусы не похожи на русских тоже. Это разные народы. Белорусы – это нордический народ.
– Мы сейчас когда разговаривали с твоей девушкой по поводу твоей книги…
– Он сказал, что мы – один народ.
– Мы – братские народы.
– Что он имеет в виду, я понимаю.
– У него чисто свои цели.
– «Мы – один народ. И надо объединяться».
– А с точки зрения «один народ»… Ну, вот мы с тобой… мы же, в принципе, один народ. Мы же с тобой не разные.
– Ты знаешь, вчера вдруг у меня сложились эти слова в голове в одно предложение – и я понял: Боже, как точно! Россия – это страна победившей отрицательной селекции.
– Россия – это страна победившей отрицательной селекции. Я вдруг это понял. Знаешь почему?
– Разложу. Я имею в виду сейчас все постсоветское пространство – и Украину, и Беларусь, в частности, тоже. Я тебе объясню почему. История этого пространства. Начнем с 1914 года, с Первой мировой войны. Первая мировая война – миллионы убитых. Дальше: революция. Гражданская война – миллионы убитых. Причем лучших. Миллионы уехавших, миллионы сосланных. 33-й год – Голодомор. Миллионы замученных людей от голода элементарно. 37–39-й годы – сталинские репрессии. Миллионы людей замучены, отправлены в лагеря, умерщвлены и так далее.
Вторая мировая война – миллионы, как правило, лучших – погибали всегда лучшие… Ты же знаешь, кто первый шел на фронт добровольцем и так далее. Миллионы – в топку. После войны и вот до перестройки и до нынешних дней – миллионы уехали, просто переселились в разные страны.
В результате – победившая отрицательная селекция. Потому что лучших убивали, ссылали, лучшие уезжали – выживали худшие. Вот тебе отрицательная селекция. Она победила, к сожалению. Вот тебе состояние общества, когда человеку важнее кусок мяса на столе. Он раб внутри. Если ему мясо важнее всего остального и хлеб, он раб. Рабам бросили кусок мяса – жрите и молчите. Они жрут и молчат.
– Ты понимаешь, не могу сейчас говорить «да», «нет», потому что, ну, я понимаю, о чем ты говоришь.
– Я тебе свою точку зрения изложил.
– Да-да. Мы вот сейчас были у друзей в Испании: здесь, в гостях – и к моей подруге приезжал парень – француз. Он русский, но он родился во Франции, он вырос во Франции. Он француз. И сейчас когда Макрон сказал об обязательной прививке, Франция вышла на улицу – он начал говорить свои мысли по поводу французского менталитета. Как к этому французы относятся? Он говорит: «Я привык с детства, что я считаю, что я один и мой голос может повлиять на что-то происходящее в стране. Мне свобода подарила…» То есть он привык жить с детства с чувством того, что «я – это личность, что я имею право выйти на площадь и заявить о своем несогласии».
– «И я привык, что с моей свободой должны считаться».
– Это говорит мне француз.
– Да-да. Хорошо сказал.
– Но он русскоязычный, но он родился там. В России этого нет. И никогда не будет.
– Ну, конечно нет. И боюсь, никогда не будет.
– Никогда не будет. К сожалению, никогда не будет, потому что если мы просмотрим, проанализируем всю историю от Бориса Годунова – я не знаю – с черта лысого, а чего когда-то в России по-другому было? Никогда. Шариков? Ну, блин, Булгаков все об этом написал.
– Да. Добавить нечего. (Смеется.)
– Добавить: читайте «Собачье сердце».
– Преображенский, Швондер и Шариков.
– Да. Преображенский не выживает в этой истории.
– Скажи, пожалуйста, как в Испании с сексуальной свободой?
– Я пытался тебе раньше об этом заговорить, но…
– Я же сначала о главном…
– Да, ты опередил время. Ты опередил время.
– Обязательно, если будешь монтировать, если тебе разрешат, вставь это. Они были стилягами…
– Они там все тусили, носили…
– Очень хорошее кино.
– И был кадр, сцена, когда вот сын Янковского, которого играл муж…
– …Муж Боярской. Когда он уже слетал в Америку и к нему уже приехал обратно, в Россию, и он говорит: «Я тебе открою секрет: там нет стиляг».
– «Так, как вы ходите, – это считается…» Я тебе открою секрет: здесь нет никакой гей-пропаганды. Просто здесь есть замечательные нудистские пляжи. Мы вот сейчас были.
– Ты ходишь на нудистские пляжи?
– Я только туда и хожу. Дима, куда я могу еще ходить? Посмотри на меня (смеются). Вы о чем? Конечно. Я живу в этой культуре всю свою жизнь.
– Много людей там: на нудистских пляжах?
– Дима, я могу поделиться с тобой кадрами, но боюсь, что тебе просто не разрешит YouTube это показать. Я могу показать тебе фотографии, видео. «Вера Плая» – это нудистское поселение.
– Это целая нудистская урбанизация, коттеджные поселки. Это люди молодые, старые, худые, дети, взрослые, гомосексуалисты, лесбиянки. Тебе не нужно в барах одеваться. Это вот барчики. Ты ходишь. там нет никакого разврата.
– Да. И это счастье. Вот ты знаешь, здесь и сейчас ты счастливый, радостный и позитивный. У тебя нет времени на агрессию, злобу. Ты просто получаешь удовольствие.
– Объясни мне, чтобы я понимал. Вот ты вышел в такой бар, допустим.
– Рядом с тобой красивая девушка. Твой организм реагирует на нее?
– Я ее вижу, но организм не…
– Не реагирует. Конечно, Дима. Это твой вопрос, к сожалению, не первый.
– Дима, ты не идиот. Ты видишь красивых женщин, ты видишь красивые тела, ты видишь некрасивые тела. Но когда ты находишься… Это другая культура, Дима. Объяснить это человеку, который не в этой теме, невозможно. Но ты пойми… Знаешь, нудистских пляжей простых очень много. Где люди приходят, постелились, сели… А здесь… Это сложно передать. Это состояние счастья.
– Свободы не только физической, но и башка освобождается. То есть у тебя могут быть проблемы дома, еще где-то, но, приезжая туда, ты живешь здесь и сейчас.
– Даже если у тебя некрасивое тело, если ты полный…
– Дима, у меня не очень красивое тело.
– Я не про тебя. Если ты…
– Дима, у меня не очень красивое тело, поверь мне.
– Ты прекрасно сложен.
– (Смеется.) Даже если у человека некрасивое тело, если он полный, безобразный, вообще…
– Никто не обращает внимания. Люди приходят для другого. И понимаешь, в России и в Украине… У вас есть Гидропарк в Киеве.
– Там тоже балуются этим?
– Да? Серьезно? Я не знал.
– Гидропарк. Ну, Дима, ну что же вы? Это другая культура. Понимаешь, женщины, они, может быть, не юные, но при этом, знаешь, они украшаются какими-то цепочечками… Это все – в ритме танца. Люди счастливы. Никто не заморачивает голову детям. Это же мы, взрослые, начинаем насаждать какую-то… Мы же рождаемся-то все, в принципе…
– Ты дочку берешь туда?
– А у Нюси другая история началась.
– Нюся в Крыму на нудистском пляже провела огромное количество времени.
– Ты не стеснялся перед дочкой появляться…
– Никогда. Я никогда не ходил перед дочкой… Ну как? Не будем сейчас копать опять российскую желтую прессу. Ты понимаешь, на нудистских пляжах огромное количество детей. Не надо это все валить в одну кучу. Секс… Там нет секса. Это просто другая культура поведения.
– Ты рассказывал мне в интервью об опытах групповой любви. Рассказывал, как вы дом снимали – 120 человек.
– Дима, давай мы лучше, чтобы интригу сохранить, отправим людей к тому интервью.
– Да. Как в Испании с этим?
– Здесь, как я узнал, это абсолютно нормально. Здесь есть…
– Нет, Дима, я здесь ни с кем не встречался, ни в каких свингерских компаниях… Я просто знаю, что в Аликанте есть большой свингер-клуб. Более того, мне мои знакомые рассказали, что даже в небольших городочках есть свингер-клубы. Для людей это не какое-то событие. Ну, это нормально: муж и жена пошли, захотели свежего какого-то…
– Свежего ветра, энергии. Они поменялись парами, потрахались и разошлись.
– Да, конечно. Это диверсия. Это прямая диверсия.
– Не знаю даже, как об этом говорить. Ты же понимаешь, что…
– Вибраторы против духовных скреп.
– Духовные скрепы, да.
– Да (смеются). Ударим вибратором по духовным скрепам.
– Дима, ты понимаешь, когда зацикливаешься на этом, когда человек начинает говорить только о сексе, это, наверное, тоже не все в порядке с головой. Но здесь к этому по-другому относятся. Ничего не мешает ходить в церковь, на нудистский пляж. И собственно говоря, непонятно почему… А, Михалков, опять-таки, по свадьбе Ксении Собчак проехался.
– По поводу… в каком храме они венчались, что это была заранее подготовленная театральная постановка, что это изначально было все – как ты говоришь? – диверсия. Я понимаю, что большинство людей не поймет, о чем я говорю. Ребятки, самая большая диверсия, как мне кажется, – это было вообще внедрение христианства в общество. Для того чтобы верить в Бога, тебе не нужны попы.
– И христиане-гностики, которые были преданы анафеме, об этом говорили. Кому нужна была христианская вера? Императору Константину, если я не ошибаюсь? Поправьте меня. В 320-м каком-то году нашей эры. Потому что нужно было как-то это все расползающееся [общество] собрать.
– Организовать.
– Давайте вспомним про пап римских – педофилов. Ребятки, а почему? Бог – это пространство, вселенная. Оно живое.
– Но в России бы надели на тебя телогрейку. С номерком еще (смеются). Ты заговорил про Никиту Михалкова. Я задал же ему вопрос, когда интервью у него брал.
– Я посмотрю. Не видел.
– Не является ли он гомосексуалом.
– Я знаю только слухи.
– Так и я же знаю такие слухи. Я ему сказал…
– Но мы же не можем об этом говорить.
– «Слухи это?» Нет, ну я ему сказал. Я задал ему вопрос этот – он на него ответил.
– А у него не бывает коротко. (Смеются.) Я не буду отвечать за Никиту Сергеевича Михалкова. И прямой ответ тоже не дам, потому что я не присутствовал. Мне по-разному говорили о Никите Сергеевиче Михалкове. Я какое-то слышал интервью с ним, где он категорически осудил все это. Я не знаю, кому верить: слухам или Никите Сергеевичу Михалкову.
– Никите Сергеевичу Михалкову. Скажи, пожалуйста… По поводу групповой любви мы выяснили. А как здесь обстоит дело с собаками? Многие интересуются. (Смеется.)
– Вау! С собаками… Ну, понимаешь, у меня, в принципе, здесь.
– Нет. Здесь, в Испании, у меня остались только собаки. Потому что моя дочка спит в спальне, а я – с Моти и Лукасом.
– С собаками. Собственно говоря, с собаками я только и сплю.
– В общем, как жил ты с собаками, так и живешь дальше.
– Ничего не меняется. (Смеются.) Вот да. И прям целуемся, обнимаемся. Да.
– Нет, маленькие. У меня две чихуашки: Моти и Лукас. Мы когда с Люсей разводились, разделили собак. Ей осталась одна собака, мне – другая.
– Нет, у нас были обе чихуашки. Потом мы купили Лукаса. Вот теперь мы и спим втроем. Это правда, Дима. Я тебе открою еще один секрет.
– Он меня убьет. Я думаю, он поймет шутку. Как это правильно? Я к Леве («Би-2») приехал в Марбелью, а у него прекрасная собака, лабрадор.
Когда была пандемия, семья была здесь, а Левка был… Я не думаю, что я рассказываю что-то такое, что нельзя рассказывать. А Левка был в Москве. Они не могли выбраться. И Леве подарили собаку. Этого лабрадора.
– Да нет. Мои-то собаки спят со мной. Я сейчас приехал к Леве и говорю: «Лева, а где он спит?» А я знаю, как Лева его любит. Он говорит: «С нами». Представляешь?
– То есть не один ты спишь с собаками.
– Я не одинок. Понимаешь? Лева со своей женой Асей тоже спят с собакой. Лева, прости. Я надеюсь, я ничего не сказал плохого.
– Спросив о собаках, я не могу не спросить о ноге. Потому что ты знаешь, какая фраза из нашего интервью стала крылатой? Когда ты спросил меня: «Ты мне теперь руки не подашь?» – я тебе сказал: «Руку подам, ногу – нет».
– Да. А скажи, смелые эксперименты в сексуальной жизни продолжаются?
– Дима, я все-все-все то же люблю. Все-все остается, но просто здесь в Торревьехе…
– Здесь… Я как-то стал каким-то более приземленным.
– Да, ты думаешь? (Смеется.) Жарко.
– Влияет. Жарко. Хорошо. А что интересного вот после ноги происходило еще в твоей сексуальной жизни? Вот чем можно было бы похвастаться?
– Я не знаю, Дима, что говорить.
– Ты прям серьезно хочешь?
– Но подорвать слегка?
– Так: из групповушки. Ну, так: потрахались – разбежались. Мальчики, девочки. Все в том же режиме.
– Не в Торревьехе. Не в Испании.
– Ты же понимаешь, да? Как заедешь, так потом не выберешься.
– Много мальчиков и девочек одновременно?
– Так это же все – пары, семейные… Это же все абсолютно тематические люди.
– И только ты один без семьи пришел? Или с девушкой?
– Ну, было много раз по-разному. Где-то – с девушкой, где-то – без нее.
– Ну вот сейчас в Москве когда был, как оно было?
– Ну, было что-то, но так. (Смеется.) Нет, ничего интересного. Не провоцируй меня. Ну что я тебе расскажу?
– Хорошо. Когда ты приезжал в Стамбул, с тобой была очень красивая такая, интересная, умная девушка Ева.
– Да. Она тебя очень любит. И Алесю тоже.
– Но это взаимно. Нет, она очень хорошая.
– Она есть, но просто, понимаешь, если начать говорить о моих взаимоотношениях с женщинами, то нужно каждой будет посвящать отдельную историю. Люди от этого, конечно, свихнутся.
– Но она до сих пор с тобой? Или периодически?
– Мы никогда не были вместе и никогда не были порознь. Мне повезло в жизни, наверное, идиоту, что меня всегда окружали порядочные женщины.
– Красивые. Но красивые – это не профессия. Меня окружали порядочные люди. Понимаешь, мы и в тот раз с тобой разговаривали, в том интервью, и мы говорили о моей жене Люсе. Каждая женщина в моей жизни, которая что-то для меня значила, достойна отдельной программы, отдельной темы. И нельзя сказать в двух словах о ком-то.
– Но ты собирался с Евой жить в Торревьехе.
– Так мы даже расписались.
– Да, конечно. Она по паспорту моя жена.
– Так. Она живет с тобой здесь?
– Потому что Леша Панин все время живет один. Я один. Моя семья – это мой ребенок и…
– Естественно. Это мой ребенок. Не получается у меня ни с кем жить. Я один.
Ева всегда на связи. И она вот сейчас недавно написала, что «ты никогда мне не простишь, что ты из-за меня не вернулся к своей Лии. Ну вот, у нас нет семьи: я хотела семью, а ты мне этого дать не можешь». Очень сложно все. Понимаешь?
– Да как-то я привык уже, знаешь. Ничего нового.
– А ты с предыдущими женами видишься?
– Так у меня предыдущая жена одна была – Люся. Она в Америке.
– Хочешь увидеться с ней?
– Нет, уже нет. Она везде в татуировках.
– Ты так заплакал в прошлый раз, когда мы о ней заговорили…
– Я хотел бы с ней увидеться, если бы мне сейчас сказали, что «Леша, а хочешь сейчас машину времени отмотать в 2000 такой-то год, и чтобы всего этого ужаса не было, и чтобы вы были опять вместе?» – я бы сказал: «Да, сотрите ей память».
– Я понимаю, что безумная пропасть лет, событий произошла. Очень хотел бы вернуть. Очень хотел бы. Хотел бы к своей Люсе на коленях поползти. И из-за этого просрал Лию, которая меня любила, а я, как дебил, бл. дь, говорил о том, что люблю мою Люсю. И когда мы с Лией спали в одной кровати, фотография меня с Люсей висела над нашей головой. Я дебил. Понимаешь? Ребенок ненормальный, дебил. Понимаешь?
Жить с человеком, который тебя любит, а над твоей головой висит фотография другой женщины, и татуировка этой женщины, и ей все время говорить о том, что «ты же понимаешь, что, если Люся вернется, я тебя брошу».
А потом, когда вот эта женщина, которая тебя полюбила и которая готова была всю свою жизнь тебе отдать, и ты ее просрал. И только когда ты ее просрал, ты понял, что это была женщина, которую ты любил.
– А Люся – это самая большая любовь в твоей жизни?
– Она не самая большая. Теперь я понимаю, что она какая-то – как это называется? – трагическая… Как это называется?
– Как это слово называется? Она столько разрушений принесла!
– Вообще. Она и была красивая, а сейчас она еще очень красивая. Ничего. Со мной не переписываются женщины, с которыми у нас были большие любови. Это как пожар. Это, знаешь, как этот…
– Немецкая армия, бл. дь, когда прошла – и огнями все сожгли, напалмом. Ни с кем. Ни с Мариной Александровой больше никогда не виделись…
– Ты понимаешь, парадокс, что с Маринкой никогда больше после того, как мы с ней разошлись, не виделись даже в коридорах «Мосфильма». Я встречался с кем угодно, вот блин…
– А ты скучаешь по ней?
– Нет. Это вот как раз – «здесь и сейчас». Это детское счастье, брызги шампанского.
– Девушки у тебя есть периодически? Вот здесь, в Торревьехе.
– Ева уехала, раз была и после нее никого не было?
– Ну, давай Еву сюда не приплетать. Ты хочешь спросить, занимался ли я сексом здесь?
– С нашими бывшими девушками, да?
– Ну, из России, из Украины.
– Да-да. Нет, не нашими бывшими. С одной.
– То есть ты занимаешься сексом с одной девушкой?
– Я не занимаюсь. Я. Это произошло – и все.
– Мальчиков нет. Дима, я не гомосексуал. Пожалуйста, не надо меня к этому приписывать.
– То есть ты живешь без секса?
– У меня куча порносайтов.
– Дима, у меня нет здесь любовниц. У меня нет здесь…
– Скажи: «Я сплю с двумя собаками».
– Я сплю с двумя собаками, бл. дь – и все.
– И закрыли эту тему. (Смеется.)
– У меня есть люди, которые мне здесь нравятся. Я бы с удовольствием, может быть, потрахался, но пока этого не произошло.
– Потому. Потому что я сплю с двумя собаками. (Смеются.)
– То есть две собаки заменяют тебе девушек.
– Ты смотришь порносайты – и они у тебя вызывают какие-то эмоции?
– Нет, честно. Не вызывает эмоций.
– Дмитрий, мы не можем с вами этот разговор продолжить вдвоем – надо позвать вашу жену. (Смеются.) Алеся, скажите, пожалуйста…
Алеся Бацман: У него эти эмоции вызываю я. Ему не нужны порносайты.
– А одно другому мешает?
Алеся Бацман: Нет. Наверное, не помогает и не мешает.
– Не хватает эмоций на порносайты уже, да? (Смеется.)
– Понимаешь, просто беда в том, что Алеся боится собак.
– Мы о собаках уже все – отложили.
– Я не думал, что Гордон такой закомплексованный.
– У богатых своя жизнь. (Смеются.) Леша, скажи, море, климат, Торревьеха… Мы, кстати, не в Торревьехе, для зрителей скажем. Мы сейчас в Кальпе.
– Мы вначале это сказали с тобой. Кальпе – замечательный город, конечно, да.
– Вот скажи, вот красиво все, хорошо, YouTube у тебя есть, да, книжки наверняка какие-то ты читаешь… Да?
– Дима, я очень мало читаю книжки, потому что, к сожалению, у меня всегда так было. У меня, знаешь, чего-то в башке шарахает – и мне срочно нужно читать. Я читаю, читаю, читаю, читаю, потом откладываю – и большая-большая пауза. Я могу «Мастер и Маргарита» перечитать по 11-му разу. И мне люди говорят: «Леша, но ты же не читал вот там вот это, вот это. Тебе не надоело?» А я не хочу.
– Ты все время новое там находишь?
– Просто, знаешь, я не читал «Старик и море» до очень взрослого возраста. Как и «Мастер и Маргарита», собственно говоря. Но «Мастер и Маргарита» я прочел [раньше]. А «Старик и море» – буквально три года назад. После этого я перечитал его раз 50. И после этого я еще и аудиокнигу умудряюсь поставить себе на ночь глядя.
– А мне рассказывают про «Преступление и наказание» Достоевского, а я все никак не могу осилить. Вот прочитаю два абзаца…
– И он мне прям – Достоевский этот – поперек горла. Я не могу его осилить вообще. И все говорят, что он великий писатель, а я вот читаю два абзаца – и не могу.
– Ты думал о том, в каком кино ты бы хотел сегодня сняться? Вот ты же смотришь наверняка новые фильмы.
– Я даже тебе прям. даже досказать не дам.
– У меня что было 20 лет назад, что сейчас, что, наверное, помирать буду – все это останется. К сожалению, я не снялся в таком кино. И к сожалению, у меня это не получится, потому что я не он. Если бы я смог бы хоть близко быть похожим на Даля в «Утиной охоте», это было бы…
– «Отпуск в сентябре». Можно было бы вообще закончить, бл. дь, все это кино… Даль был очень недоволен этой ролью, он был недоволен режиссером.
– А кто режиссер, не помнишь?
– Не помню фамилии. Я слышал. И у него были [роли] ну, вот по моей психофизике, по тому, что я бы хотел. Да, конечно, вот то, что Даль сыграл.
– Чем он играл? Ты как актер понимаешь вот специфику? Что это было? Откуда он брал это?
– Ну, во-первых, если ты… Начнем с этого: если ты сейчас проследишь великих актеров 80-х – да? – манера игры очень меняется. 70-е, 80-е…
– Да. И кино меняется.
– И сейчас даже когда смотришь на Даля, ты немножко сейчас вот, понимаешь… Ну, ты понимаешь: Андрюху Панина поставить с Далем рядом – кто…
– Кто из них более правдив?
– Более органичный. Да.
– Неуловимая глубина какая-то, да?
– Глубокий. Он, конечно, сумасшедший.
– И магия, правда? Вот…
– «Отпуск в сентябре» – магия. Да.
– Я сейчас просто кадры в голове кручу. А вспомни, как они с Высоцким «Плохой хороший человек», где это единственная картина, где они вместе снимались.
– По-моему, да. Не помню. Две совершенно противоположности, но при этом каждый зациклен на том, что он самый гений. И вот они на площадке сошлись. И там не было… Если Высоцкий всю жизнь тянул на себя одеяло, потому что он всегда был гением и он считал себя: «Высоцкий и все остальное – кто это здесь?» А здесь два равных соперника. И вот когда они вышли вдвоем: Даль и Высоцкий – это же круто. Люди, к сожалению, не так смотрят на кино.
– Люди не обращают на это внимание.
– И Папанов там еще был.
– Третий гений. А ты когда смотришь фильмы, ты проникаешь в детали вот чужой актерской игры: как это он делает? Или нет? Ты разбираешь это?
– Не разбираю. Я об этом много раз говорил: если прям вот приглядываться через лупу, как он оценил, как он это сделал, как он это, то это неблагодарно. Просто плохого артиста сразу видно. А когда ты смотришь на Янковского, на Даля, тебе вообще не хочется в этом ковыряться.
– Ты просто вот… Ну, ты понимаешь как профессионал, что там на пленку снимали, 85-й объектив, фокус-пуллер тебе рулетку протянул на столько-то сантиметров. Ты понимаешь, что ты из фокуса можешь не вывалить. Я понимаю, что Янковский не может вот так это сказать. Но понятно, что есть профессиональные вещи.
Но когда ты смотришь таких людей, ты не обращаешь на это внимания. Ты обращаешь внимание на фигню, когда ты видишь неталантливых людей. Вот все ошибки у неталантливых людей ты видишь. А когда ты видишь талантливых людей, тебе не хочется эти ошибки замечать.
– Янковский – великий актер?
– Великий. Безусловно. И великий актер, и великий… И жил он талантливо.
– Да. Мало. Мало. Ну ты что?
– Но снимались вместе?
– Нет, я снимался у Романа Балаяна, нашего любимого.
– И я много знаю про Олега Ивановича. Я с Олегом Ивановичем не снимался ни в одном фильме, но мы были знакомы. И Олег Иванович про меня даже как-то умудрился брякнуть на телевидении хорошие слова. Ну, так: из него вытянули, ему не оставалось ничего сделать, как сказать про меня хорошие слова. (Смеются.) Он просто случайно оказался под рукой.
– Посмотри мое интервью с Балаяном.
– Я очень… Да, вот это я обязательно посмотрю.
– Посмотри. Он, конечно, грандиозный.
– А Роман Гургенович – это не потому, что я у него снимался. Он великий. Он сам может признать… Я как-то с ним сидел, когда мы снимали кино, и что-то он рассказывал про кино с Машковым. «Две луны, три солнца», по-моему. Ну, это в проброс, так вот – на площадку. Там камеру переставляют, мы что-то с Балаяном разговариваем, и он говорит: «Плохое кино». Про себя. То есть он прекрасно отдает себе отчет, где он…
– …Великий, а где не получилось кино. Его любимое кино – «Каштанка».
– А ты знаешь, Гурченко какой его фильм выделила?
– Вот тоже это, наверное…
– Так и мы с Гурченко как раз познакомились на фестивале в Выборге, где я был в жюри. Это был банкет. И Балаян, и Гурченко – все там были. И Людмила Марковна рассказывала…
– Ты знаешь, интересно: на одну из последних наших встреч Людмила Марковна приехала с мужем – Сергеем Михайловичем Сениным, я вчера с ним разговаривал, он звонил как раз. Какой-то фестиваль тогда был и после него в ночь собирались ехать в наш любимый ресторан. Роман Гургенович появился тоже. И она говорит: «Давай Рому возьмем». Ну конечно. Мы сели в машину с водителем. Нас было там человек шесть, наверное. Набились в машину, Людмилу Марковну уже на первое сиденье усадили. И мы сидим в ресторане, ночь – она говорит: «Вот все, что он снял, – все класс. У него есть самый гениальный фильм, один из самых лучших фильмов советского кинематографа, в котором нет слов: «Бирюк».
– Название я знаю, но не видел его.
– Вот она сказала, что это самый гениальный фильм Балаяна и один из самых лучших фильмов советского кинематографа.
– Ты знаешь, Роман Гургенович – он стал сейчас как продюсер выступать в Киеве. Ну, и не сейчас, а давно уже.
– Он уже делал проекты как продюсер. И…
– Нет, «Бирюк» – это, наверное, 70-е или 80-е годы.
– Я посмотрю. Дима, я название помню.
– Посмотри наше интервью с ним. Большое, интересное.
– Я обязательно посмотрю.
– Балаян – это, к сожалению… Я сейчас не пытаюсь записывать себя в старики, но очень жалко, что многие люди даже не понимают, о ком мы сейчас говорим. Когда мы учились в театральном институте еще 20 лет назад, мне предложили на выбор… А там не на выбор, а параллельно было: Сурикова, Балаян, Масленников. Я снимался у них в результате параллельно в пяти картинах.
– Я у всех снялся. И еще Федор Попов – «Четыре таксиста и собака», опять-таки.
– Без собаки никуда. И понимаешь, если бы мне предложили от кого-то отказаться, чтобы быть у Балаяна, если бы он не свел график, я бы, естественно, отказался бы от всех, чтобы сняться у Балаяна. Понимаешь, Балаян уже может ничего не снимать. И понятно, что ему нравится «Каштанка». Я сейчас вспоминаю «Каштанку» – с точки зрения языка кинематографа это, может быть, круто. Я просто ее очень плохо помню. Я помню Табакова там с Каштанкой. А «Полеты во сне и наяву» – это… Там Олег Иванович даже тапок одевает.
– Он встает с кровати, как в Советском Союзе, и камера под стулом, где мы видим эту ногу, не попадающую в тапок.
– «Полеты во сне и наяву» – это вообще фантастика. Это фантастика.
– Мы с тобой заговорили о кино. Дима, опять-таки, сейчас не помню [автора слов]: «Называя меня кем-то, вы меня автоматически отрубаете от всего остального». Я к чему тебе это говорю? Да, актер, мне многие [обо мне] пишут: «Вот был такой актер, а сейчас – нудистский пляж или еще что-то».
Ребятки, жизнь – намного шире. Почему мы все зацикливаемся на том, что я звезда, актер – вот, бл. дь, аплодируйте мне? Мы все это прошли. Да я просто хочу быть обычным человеком, хочу, бл. дь, на нудистском пляже, хочу сниматься в кино… Но я не хочу себя ставить в эти рамки.
Наверное, потеряв в своей жизни все, ты можешь… Я тебе даже это не объясню, Дима. И ты сейчас не готов даже будешь это понять. Когда у меня была дорогая BMW X5, я с трудом мог себе представить, как я сяду на какую-нибудь «Жигули», «Лада Калина». Я не знаю, как они называются.
Мне просто повезло, наверное, потому что я все равно считал, что все будет хорошо. Сейчас расскажу историю. Мы с Женькой Мироновым снимались в «Августе 44-го».
– История даже не особо про Женю Миронова. Сидим в микроавтобусе, город Слоним, Беларусь. Женька Миронов – уже звезда. Естественно, дядя Витя Павлов… А меня никто не знает. В автобусе Женька лицом к нам. А на улице за его спиной люди. И Женька говорит: «Узнали – сейчас звезду включу» – и поворачивается, делает звезду, смеется.
Он к этому с иронией относился. Но, к сожалению, наши артисты и многие публичные люди в том числе, наверное, и ты… Я не уверен, что это кого-то может обойти. Мы все равно на себя навешиваем известность, значимость: «Я – Дмитрий Гордон», «Я – Алексей Панин», «Я – Иосиф Кобзон». А может быть, просто снять с себя одежду, сесть где-нибудь на озере и забыть об этом обо всем?
– Я сейчас не о тебе.
– Я понимаю. А вот скажи, умер Олег Павлович Табаков. И Елена Проклова начала на весь мир рассказывать о том, как он ее грязно домогался в 15 лет и так далее. Что ты почувствовал, когда прочитал?
– Во-первых, я этого не видел. Я услышал это где-то отдаленно: обрывки из соцсетей. Я даже, собственно говоря, особо не понимаю (задумался). А сколько ей было лет?
– Домогался прям жестко?
– Ну, не грубо, она пишет, говорит там, но там детали есть, подробности.
– Они и жили определенное время.
– Ну как? Он приходил к ней.
– Каждый день, она говорит.
– Дима, она-то его не гнала.
– (Смеется.) Так это же главный вопрос.
– Я слышал отдаленно, что Проклова рассказывала о том, что Табаков ухаживал. О том, что они жили вместе, я даже не слышал. Но раз Проклова была не против – ну и прикольно. Ну, Лолита набоковская.
– Красивая женщина Проклова, правда?
– Звезда. И талантливая актриса. И понимаешь, опять-таки, мы сейчас забыли про Проклову. Ну, я имею в виду, не нас, а молодежь. Мы-то не забыли. Проклова – она снималась с каких лет? Она талантливая актриса. Зачем она начала рассказывать про Олега Павловича, непонятно. Ну, жила – и жила.
– А с кем я только не жил?
– Да. Были актрисы, с которыми ты не жил?
– Да боюсь даже рассказывать. У меня все хорошо. У меня вот мужчин не было, с кем я жил. Я вот думаю, может быть что-то упустил в своей жизни. У меня были возможности пойти по другой карьерной лестнице.
– Предлагали режиссеры пожить с ними? Мужчины.
– Были просто явно очевидные знаки внимания.
– Нет, не приставания. Даже в штаны не залезали.
– Слегка погладил, прикоснулся?
– Нет, даже такого не было. Было просто очевидно, что если я сейчас скажу «да», то возможно дальнейшее развитие событий. Никаких грязных… Фу, сам себе противоречу. В сексе вообще не бывает грязного. В сексе все чисто. Просто развитие событий могло происходить по-другому. Но никаких домогательств.
– Вот домогательства режиссеров или актеров маститых по отношению к молодым актрисам…
– Нет, было одного актера домогательство. И я с ним потом играл.
– По отношению к тебе?
– Да. Но он испугался. Мне было 18 лет, а он был звездой советского кино. И я его до смерти влюбил. И самое большое – что я в первый раз в жизни этого человека… Понимаешь, Дима, все, что мы с тобой сейчас коснемся, – это нужно посвятить отдельные передачи.
– Я этого человека… Моя мама его любила, и я к нему… я с ним снимался в первом своем кино. И больше с ним не общался. Он был очень известным.
А потом я первый раз в жизни хоронил живого человека.
– Он сидел у себя в квартире. Мы гуляли, мы выпивали и оказались в гостях.
– Нет, не у него. Мы оказались в соседней квартире – у сына Миши Горевого. У Горевого в квартире. А Андрюха жил в соседней квартире. И у него уже было пять операций, и он должен был умереть. И он ждал просто своей смерти и пил.
Я спросил: «А он сейчас там?» Я боялся зайти. Он был звездой советского кино, которого любили все женщины.
И в четыре утра я говорю: «Пойдемте позвоним ему». И мы зашли. И они там сидели со своим другом, и уже несколько месяцев не в адекватном состоянии, потому что он знал, что ему врачи сказали: «Тебе осталось либо три дня, либо неделя». Он знал, что он сейчас умрет. У него были трубки везде. Это был Андрей Харитонов.
– Я хоронил живого человека. Я сейчас не могу сдержать слезы, потому что я хоронил живого человека. Очень порядочного, очень культурного. И сейчас, чтобы пресса не разносила: «Харитонов домогался Панина». Нет, это было совсем в 18 лет, когда Андрюха был еще на пике.
– Да. Как это выглядело?
– Ты имеешь в виду, когда мы хоронили Андрея?
– Нет. Как он домогался?
– Нет, он не домогался. Дима, прям вот забудь это слово «домогался». Потому что сейчас во всех…
– Ну, какие-то знаки внимания оказывал, да?
– Нет. Ну, Андрюшка был геем. Это все знали. Мне в то время было 18 лет, я ничего не понимал. И когда мы снимались, никаких домогательств не было. И вот сейчас он смотрит на нас с небес, и он понимает, что я вкладываю в это все хорошее.
Потом я стал звездой, я снялся уже в «Жмурках», Андрюха стал меньше сниматься, и он уже не был мачо и не был любимцем всех. И у нас был спектакль вместе. И Андрюха когда-то, когда я был молодым, проявил мне какие-то знаки внимания…
Я даже не понимал, что такое гейские отношения. Может быть, где-то в голове у меня были какие-то воспаленные сознания, что мне хочется, но я этого очень боялся.
Нет, это не домогательство – даже не произноси это слово. Это были знаки внимания, которые я понял только потом.
Но просто самое интересное – что в этой квартире, когда я… мы только снялись в фильме Глеба Панфилова «Романовы. Венценосная семья», и Харитонов для меня… Ты понимаешь, мне 18 лет. А это «Овод».
Просто перед его смертью случайно мы оказались именно в этой квартире, где я был в 18 лет. Я его пытался подбодрить. Это было меньше чем за месяц до смерти. Я маме еще позвонил, говорил: «Андрюха Харитонов сейчас умрет».
А он сидел и пил водку ведрами, без остановки. И я забрал у него штаны, рубашку… Я сказал: «Андрюха, помнишь, у тебя хороший гардеробчик был? Ты же помрешь сейчас. Может, мне отдашь?»
– Это была шутка. Мы понимали, что он умирает. И он понимал, что умирает.
«Ты же все равно помираешь», – говорю. Мы ржали, мы пытались его сдерживать, чтобы он только не приходил в себя.
Я как-то гонорар получил – сбегал в магазин на Гоголевском бульваре, купил какое-то виски. Потом у меня репетиция была в театре с Джигурдой – пришел и говорю: «Я только что от Андрюхи Харитонова, он помрет». И пока мы репетировали спектакль, Андрюха помер.
– Леша, а многие артисты имели не просто звездную болезнь, а отвратительную звездную болезнь?
– Ну вот ты видел кого-то с отвратительной звездной болезнью? Что было стыдно прямо.
– Дима, видел точно, но я сейчас не могу вспомнить. Не потому, что не хочу тебе говорить, а просто, наверное, я так немножко от этого абстрагировался, и когда это по горячему – помню.
Я очень сильно ругался на каких-то артистов, прямо очень сильно. И бл. дь, меня колотило от того, что они так себя ведут. Но сейчас, наверное, просто уже прошло.
Ты понимаешь, в какой-то момент у Лехи Маклакова она началась.
– Он в Киеве долго жил.
– Да. Но понимаешь, он талантливый человек.
– Просто, я не думаю, что Леша обидится. Наверное, актеру, который получает популярность в более взрослом возрасте, не то что сложнее… Понимаешь, когда ты молодой мальчик, тебе 18 лет, свалилась слава и ты ведешь себя как придурок, это простительно. Ты молодой. Ну, дурачок. А когда взрослый человек ловит звездную болезнь. А ловят ее все. Но просто смотреть на взрослого человека… Я сейчас не только о Маклакове. Даже я не видел у него звездной болезни.
Я помню, что мне кто-то рассказывал на сериале «Солдаты», что Маклаков как-то себя ведет, что это кому-то не нравится. Но, опять-таки, про меня тоже рассказывали, что оказывается, я посылаю водителя за кормом для своих собак в «Азбуку вкуса». Этого не было.
Я допускаю, что Леха Маклаков поймал звездочку в какой-то момент.
– Лучше поймать звездочку, чем белочку.
– Ну, это да. У нас никогда не было конфликта с Маклаковым. И я к нему отношусь… Мы с ним даже разговаривали, какие-то хорошие слова друг другу говорили. Ты меня просто спросил про звездную болезнь. Я надеюсь, думаю, что он не обижается. Ну это, знаешь, наверное, больше шоу-бизнес подвержен этому.
– Типа Димы Билана, наверное. Ну, может быть, не Димы. Но, мне кажется, актеры драматические в этом плане все-таки прошли школу театра и театральную вообще подготовку. И в первую очередь профессия, а не звездность.
– Леша, ты знаешь, о чем я думаю? Вот смотрю на тебя – и я повторю в третий раз уже – ты в прекрасной форме находишься. Мне очень хочется, чтобы ты сыграл в классном кино и много сыграл в классном кино. Потому что потенциал сумасшедший. Понимаешь? Ну давай на хорошей ноте вот такой…
– Ты же понимаешь, что это сейчас не может сработать. Это, опять-таки, не связано с нашим этим правительством, с нашим Путиным или еще с кем-то.
Понимаешь, произошло столько событий в моей жизни, какие-то из них правдивые, какие-то из них… Это все накапливалось, что-то придумали про меня, что-то было на самом деле. Но есть четкая установка в мире кино: я сейчас сниматься не буду. Меня могут пригласить на один, на два съемочных дня, хайпонуть за счет меня, заплатить мне хороший гонорар.
– На главную роль – нет?
– Я для общества не их.
– Но есть же и режиссеры, которые не подвержены обществу. Есть же великие… Есть Звягинцев, например. Я не знаю. Есть Прошкин.
– Я не знаю. Я просто знаю отношение ко мне людей, у которых я снимался и которые ко мне хорошо относились.
– «Мы бы с удовольствием снимали Панина, но сейчас мы это делать не можем».
– Ну, «сейчас не можем, а завтра сможем». Правда?
– Дима, буду смотреть завтра и надеяться. Я знаю точно, что этого сейчас не будет. На один-два съемочных дня. Дима, это другой мир. Это кино. Когда ты нужен всем, тебя рвут. Потом тебя опустили куда-то ниже плинтуса.
И даже не важно. Дело-то в том, что все эти люди ко мне плохо-то не относятся сами.
Это то, о чем мы с тобой говорили по поводу Путина. Эти все люди, которые сейчас пойдут за него голосовать и поддерживать его политику, – они нам будут с тобой в ресторане Дома литераторов говорить: «Леша, ну ты же понимаешь, у меня тягота. Куда я могу пойти?» Я это своими ушами слышал.
– Да, я понимаю это. Я это понимаю.
– Мне Стасик Дужников рассказывал, как они баллотировались куда-то где-то в депутатские истории. И когда я говорил: «Стас, но ты же не понимаешь. Ну как это можно? Это же преступники». –- «Леша. У меня МХАТ, у меня это…» О чем ты говоришь?
– И они все такие. И они сейчас пойдут на выборы и будут всем рассказывать…
– …Что «Единая Россия» – это круто.
– «Единая Россия». А дома – это не просто мои домыслы – они будут сидеть и говорить: «Ну, конечно, так. Но нам же…». Это по-другому происходит. Я присутствовал при этих разговорах.
Это циничность, вранье, ложь. Понимаешь, в этой жизни либо нужно все… Я не знаю, как бы я себя повел, если бы мне было что терять.
– Я уже все про. бал. И вот про. бав, потеряв все, я почувствовал свободу.
– Но вот видишь: ты честный. Ты говоришь об этом.
– А когда у людей есть что терять, они могут не потерять. Они могут 300 раз подумать.
– Это я сейчас такой свободный и счастливый.
– Я в Испании, я все просрал – в кино меня не ждут.
– Талант не просрал. Ты не все просрал. Талант при тебе.
– Ну, понимаешь, мы с тобой сейчас говорим… Ну, это даже не интервью – это мы сейчас с тобой говорим… Я даже забыл, что здесь камеры.
– Я просто не хочу подставлять этих людей, называть их фамилии, да?
– Не надо. Не надо. Не надо.
– Стасик Дужников, конечно, сказал фамилии. И он мне особо ничего не сказал. Он не баллотировался в Госдуму, и он там…
– Я понимаю. Не надо. Фамилий не называй.
– Леша, знаешь, что я хотел бы напоследок? Огромное количество людей тебя любит. И в России, и в Украине, и в Беларуси, и в Испании – да по всему миру, где звучит русская речь.
Любят тебя за то, что ты талантливый человек, за то, что у тебя оголенный нерв. И знаешь, еще за что? За то, что ты добрый. Это так важно сегодня, когда такой агрессивный мир вокруг! Скажи им что-нибудь. Смотри, вот твоя камера. Скажи им что-то хорошее.
– Ребятки, я даже не буду ничего придумывать. Самое главное – это вот пространство, вот отсюда (показывает на сердце) откуда-то выкидывать добро и любовь. К людям, к окружающим. Никого не осуждать, никого не ругать, никого не пытаться оскорблять.
Да, вам что-то не нравится, вы можете с чем-то быть несогласными, но, блин, ну, эти же люди могут быть тоже несогласными с вами. Не судите… О! Кто об этом сказал?
– Не судите, да не судимы будете?
– Да. Кто это? Чья это фраза?
– Боюсь, это из Евангелия откуда-то.
– Ребятки, вот только что я случайно придумал фразу, которую, оказывается, до меня брякнул Иисус (выражение происходит из Евангелия от Матфея. – «ГОРДОН»). Не судите – и не судимы будете. Просто любите друг друга, будьте счастливы, улыбайтесь. Я сейчас говорю не дежурные слова. (Выдержал паузу и улыбнулся.) Я все сказал.