A cold wall что за бренд
«Я хочу реальность»: Сэмюэль Росс о Москве, A-Cold-Wall* и российских брендах
Креативный директор A-Cold-Wall* приехал в Москву на автограф-сессию в «КМ20» в честь выхода его книги о становлении бренда. «Афиша Daily» поймала и допросила Росса сразу после двухчасового расписывания одежды, телефонов и паспортов московских хайпбистов.
— Ты первый раз в России?
— Да. Россия была местом, которое я хотел посетить. Но я о ней ничего не знал, и у меня не было никаких ожиданий. Пока я в Москве около 24 часов, и первое, что меня удивило, это то, как эффективность вплетена в вашу культуру. Я чувствую осмысленность и я чувствую, что архитектура отражает то, как я представляю себе, каково это — быть русским: размах и величие. Логично звучит?
— Да, но это звучит очень интересно с моей позиции — смотря изнутри, я не вижу этой эффективности.
— У меня не было времени сформировать свое мнение по социальным вопросам, но с точки зрения логистики кажется именно так.
— Я слышал, тебе удалось потусоваться прошлой ночью?
— Да, было здорово, мне редко это удается, раз шесть в год. Я считаю, что когда ты приезжаешь в такое величественное место, нельзя ограничиваться одной перспективой. Нужно увидеть город с двух сторон, и мне очень интересно, как воспринимается музыка в формате андеграундной тусовки — совсем иначе, чем в моем родном Лондоне (Сэм сходил в клуб Pluton. — Прим. ред.). Было очень любопытно это увидеть и принять участие. Почти что исследование на тему того, что музыка передает и как она передается и используется здесь. Я слышал о безумных андеграундных рейвах, но увидеть и пережить это самому — это нечто.
— Ты успел заехать в спальные районы Москвы?
— Нет, просвети меня, это где?
— Я думаю, тебе было бы это интересно, так как A-Cold-Wall* в основном черпает вдохновение в британских «council estates» (британские районы государственной застройки, в основном для рабочего класса), а спальные районы — это их русский аналог. Они названы спальными из‑за того, что в 70–80-х годах, когда они были построены, там не было инфраструктуры, там особо нечего было делать, кроме как спать. Ряды одинаковых многоэтажек. Люди жили там, но работали, покупали продукты и развлекались в центре.
— Минут 20–30 на метро.
— В этот раз побывать там не успею, я улетаю завтра в 10 утра, но я вернусь в начале следующего года на две недели, буду запускать новую коллекцию A-Cold-Wall* и ее сестринский бренд, Polythene Optics*. И я хочу посвятить время между запуском своих продуктов на то, чтобы узнать историю и культуру этого места. Я часто заезжаю куда‑то по работе и сразу лечу дальше. Будет здорово узнать Москву получше.
— У тебя были какие‑нибудь стереотипы о России?
— У меня было общее представление, которое не сходится с тем, что я увидел. Забавно — чем больше ты путешествуешь по миру, тем больше ты замечаешь следы пропаганды, которую ты впитывал всю жизнь. А когда ты приезжаешь в такие места, как Москва, ты понимаешь, что чуть не стал жертвой картинки, которая расходится с реальностью. Это как читать памфлеты двух воющих стран — они обе будут писать дерьмовые вещи друг о друге, а если ты побываешь в них, ты поймешь, что это в большинстве случаев неправда.
Еще одна вещь, которую я чувствую — и я знаю, что многие из молодого поколения со мной не согласятся, — это чувство национальной идентичности. В России оно все еще осязаемо, а во многих странах, где я побывал, его пытались сохранить, но оно было утеряно и забыто. Это здорово, люди должны помнить, откуда они и где их корни — я понял это в последние несколько месяцев почти непрерывных разъездов. Сам я родился в Англии, но я не англичанин. Моя семья прибыла в Великобританию в конце 50-х — начале 60-х как часть движения Windrush (Windrush — название корабля, на котором в Великобританию прибыла первая большая группа мигрантов из Карибского региона, с которого начался миграционный бум, породивший «поколение Windrush» и изменивший британское общество. — Прим. ред.). Моя британская идентичность существует, но, по понятным причинам, она оторвана от идеи Британской империи.
Так вот, очень здорово оказаться где‑то, где нет практически голограммной среды. Я имею в виду, что сейчас стало принято копипастить пространства.
— На самом деле в Москве в последние годы это тоже происходит, джентрификация идет полным ходом.
— Да, я слышал, что Москва более коммерциализирована и очевидно, больше похожа на западные столицы.
— Так и есть. Мне очень интересно то, что ты сказал про осязаемое чувство русской идентичности. Самоопределение было важной темой в русской литературе и искусстве последние лет двести. Так что мне очень любопытно, как бы ты видишь эту русскую идентичность?
— В ней есть чувство величия и силы. И стоические качества, которые, как мне кажется, связаны с самой землей, с ведением сельского хозяйства и с архитектурой, которая в сочетании с географическими пропорциями России дает тебе чувство, что ты часть чего‑то большего, чем ты сам, но при этом ты течешь в венах этого чего‑то большего. Это блестящее градостроительство — я часто бываю в городах, в которых чувствуется хаос, и это тоже здорово, они как живые организмы, которые выросли сами по себе. Но увидеть что‑то, что было тщательно продумано и воплощено, — это очень впечатляет.
— Забавно, что ты говоришь это о Москве, которая выросла достаточно органично, тогда как есть такие города, как Нью-Йорк, который практически расчерчен по линейке.
— Но Нью-Йорк это молодой город — у Америки вообще не очень длинная история. В Москве есть некая утонченность, в ней чувствуются почтение и понимание того, что во главе всего стоит интеллект — я это очень хорошо здесь чувствую. Среди тех мест, куда я путешествовал, такое мало где бывало. Например, средний уровень образования, мне кажется, здесь довольно высок, что, опять же, очень впечатляет. Кроме Москвы другое такое место с хорошим базовым уровнем образования, где я бывал, это Барбадос, где уровень грамотности около 97%.
— Интересно, это не та страна, которую я ожидал услышать.
— С другой стороны, этого легче достичь на маленьком острове.
— Все же, я думаю, у тебя может присутствовать некая предвзятость — люди, с которыми ты говорил, знают английский, а это уже само по себе показатель.
— Дело не в этом. Я не смогу сформулировать это после 24 часов в России, но я чувствую, что здесь ценится интеллект; судя по тому, что я успел увидеть, это одна из главных вещей в Москве. Это очень похвально в наше время, когда большинство кофеен — это копипаст голограмм, и людям интересней создавать миражи, нежели строить осязаемую карьеру и стремиться сохранять знания. Я не смог поговорить с большим количеством людей, но для меня — для человека, который приехал сюда без каких‑то предубеждений и который вырос на картинке с новостей на BBC, где Москва — это дети, бегающие с пыльными лицами и оторванными руками, — все совсем иначе, как будто завеса пала. Мне нужно быть осторожным, я член BFC (British Fashion Council, Британский модный совет), но я нахожу, что чем больше я путешествую, тем больше у меня перед глазами спадает вуалей; ты начинаешь понимать, какие страны на самом деле рвутся вперед, а чье господство заканчивается.
— То есть, ты думаешь, у России большое будущее в моде и смежных сферах?
— Там, где ценят образование, развитие всегда будет идти быстрее, так что да.
— И, наконец, пару вопросов о твоей работе.
— Да, мы уже минут пятнадцать болтаем про социоэкономику.
— А мне нравится, очень живое интервью получается.
— Спасибо! Я просто пытаюсь говорить только правду и быть человеком, а не … [гребаным] роботом: мне кажется, это очень важно.
— Я это оценил. Итак, ты скоро запустишь свою первую женскую линию. Большинство твоей одежды не привязано к полу, зачем нужна женская линейка?
— Форма. Больше пространства для исследования формы из‑за того, что в женской одежде намного больше вариативности. Кроме того, есть некоторые вещи, которые я бы хотел передать в A-Cold-Wall*, но не могу это сделать через мужскую одежду. Например, плотно подогнанное платье, вдохновленное «Баухаусом»: ему нет места в мужской линейке, а в женской я его отлично представляю. Я начну делать отсылки к таким архитекторам и скульпторам, как Рейчел Уайтрид или Заха Хадид, к изгибам и чувственности их работ — для меня все это ужасно важно, но это не сочетается с нарративом, который я создал для своих мужских коллекций.
Кроме того, идея женской коллекции отчасти пришла изнутри, из диалога с женщинами в моей команде. Я — гетеросексуальный мужчина из рабочего класса, так что когда речь касается женской одежды, я остро осознаю, что это должен быть диалог, а не диктатура, я не могу просто сказать: «Мне кажется, женщины должны одеваться вот так»; что это вообще будет значить? Мне интересен диалог с женщинами о том, как мой бренд может прославлять или ссылаться на работу женщин. Особенно в связи с тем, что A-Cold-Wall* начал уходить от фиксированной идеи лишений и трудностей к более открытому разговору о форме, дизайне в целом, мне кажется, это хорошая возможность расширить бренд. Если бы я говорил только о лишениях, это было бы довольно скучно. Теперь у меня есть растущая платформа, где я могу построить более широкий диалог. И женская одежда будет его частью.
— Как человек, следящий за твоей работой, я рад это слышать. Не буду называть имен, но есть очень популярные бренды, которые находят удачную модель и повторяют ее, никак не развиваясь.
— Ты должен двигаться вперед. Все это началось как арт-проект. Я надеялся, что людям понравится, но он бы существовал в любом случае. Мне очень повезло иметь две целевые аудитории: одна основывается на интеллектуальном диалоге, а вторая — это подростки, которые открыты к новым идеям. Нужно и то, и другое: без глобального сообщества не получится интеллектуального разговора в плоскости моды. Я балансирую между производством готовой одежды и социальными высказываниями.
— К слову о подростках, как тебе стиль ребят, которые пришли на автограф-сессию, и какое у тебя сложилось мнение о них в целом?
— Это поколение, идущее сразу после нас, сформировало свое глобальное племя. Мы в районе его верхней возрастной планки, может быть, чуть-чуть слишком старые. Мы застали Pyrex и The Hundreds, мы видели, как эти бренды развивались, так что мы в конце этого паровоза. Это поколение умнее в том, что касается покупки одежды, они понимают ценность товара и что одежда это уже не только способ самовыражения, но и что ее можно перепродавать, получая прибыль. У них такая деловая хватка, что, я думаю, они выдадут нам следующую волну Uniqlo, Muji и доступной моды. Они не зациклены только на искусстве, и, я думаю, когда они повзрослеют, нас ждет перемена течений в моде.
— Зачем тебе твой новый бренд? Что ты хочешь с ним сделать, что было бы невозможно в рамках A-Cold-Wall*?
— Он доступен и инклюзивен. Практически невозможно оставаться на рынке люксовой одежды и при этом открывать слишком много дверей, разбавлять бренд. Polythene* — это эмоциональный опыт, вдохновленный музыкой, андерграундными тусовками, этим сообществом. Например, мы устраиваем тур по Европе, части Азии и Штатам, и мы ищем местных диджеев, у которых иначе не было бы такой площадки. Polythene* — целостный и легкоусваиваемый, что для меня облегчение. Я могу чувствовать и проявлять свои чувства; A-Cold-Wall* — это как литература. А Polythene* — эмоции. Но главное — это возможность делать доступный продукт. У меня не было такой возможности, когда я основал свой первый бренд, я просто не мог себе позволить продавать футболки по 35 фунтов, а теперь у меня есть платформа для этого. Polythene* инклюзивен, целостен и эмоционален. В нем я не хочу диалога с глобальным комьюнити, я хочу реальность.
— Можно сказать, что таким образом ты возвращаешь свой долг обществу, которым во многом вдохновлялась A-Cold-Wall*?
— Именно. Много людей не понимает всего, что я хочу передать в A-Cold-Wall*, но на семантическом уровне они принимают эту одежду, понимают, что некоторые объекты, цветовые схемы или темы, на которые я говорю, приятны глазу.
— Последняя часть интервью будет потруднее. Я знаю, что ты не любишь смотреть на работы других дизайнеров, потому что не хочешь, чтобы они на тебя подсознательно повлияли. Сделаешь для нас исключение? Хочу, чтобы ты оценил нескольких российских дизайнеров.
Бренд A-Cold-Wall разработал дизайн для наушников Beats
До этого их выпускали с Alexander Wang, Fendi и Balmain.
Основатель британской марки одежды A-Cold-Wall Сэмюэл Росс представил лимитированную версию беспроводных наушников Beats Studio3. При оформлении этой модели он использовал узнаваемый оттенок серого, который часто присутствует в его коллекциях.
Наушники оснащены системой активного шумоподавления Pure Active Noise Cancelling (Pure ANC), которая обеспечивает чистый звук в любых условиях. Они могут работать автономно до 22 часов в режиме ANC и до 40 часов с выключенной системой шумоподавления.
Упаковка Beats Studio3 изготовлена из переработанного древесного волокна либо из древесины, полученной при обработке ответственно управляемых сертифицированных лесов. Внешний корпус и ремешок также изготовлены из переработанных материалов. Стоимость одной пары составит около 350 долларов.
Журналистка. Пишет новости про дизайн, а в свободное время курирует выставки и рассказывает про современное искусство.
Профессия Графический дизайнер
Вы узнаете, как создавать айдентику бренда в вебе и для печати. Научитесь работать в Illustrator, Photoshop, InDesign и Figma. Добавите в портфолио плакаты, логотипы, дизайн мерча и другие сильные проекты. Начнёте карьеру в студии или на фрилансе.